|
И позор от этого не падет на род. Тяжело идти на смерть, но как пораздумаешь, так лучше смерть принять, чем дать погибнуть роду... С этими словами он обнял ноги короля; тот заморгал глазами, что было у него признаком волнения, и наконец сказал: - Не бывать тому, чтобы я опоясанному рыцарю повелел безвинно голову рубить! Не бывать, не бывать! - Несправедливо было бы это, - прибавил каштелян. - Закон карает виновного, но это не дракон, который не глядит, чью хлещет кровь. Вы и про то подумайте, что позор неминуемо пал бы тогда на ваш род, - ведь согласись на это ваш племянник, так и его самого, и его потомство все почитали б бесчестными... - Не дал бы он на то своего согласия, - возразил Мацько. - Но если б все сталось без его ведома, он отомстил бы потом за меня, как и я отомщу за него. - Эх, - сказал Тенчинский, - добейтесь у крестоносца, чтобы он взял назад свою жалобу... - Я уж был у него. - И что же? - вытягивая шею, спросил король. - Что он вам сказал? - Вот что он мне сказал: "Надо было на тынецкой дороге прощения просить, - вы не захотели, ну, а теперь я не хочу". - А почему же вы не захотели? - Да он хотел, чтобы мы спешились и пешими просили прощения! Король заложил волосы за уши и хотел что-то сказать, но в это мгновение вошел придворный и доложил, что рыцарь из Лихтенштейна просит аудиенции. Ягайло поглядел на Яська из Тенчина, затем на Мацька и повелел им остаться, должно быть в надежде, что в этом случае ему легче будет уладить дело своей королевской властью. Тем временем вошел крестоносец, поклонился королю и сказал: - Милостивый государь! Вот письменная жалоба на оскорбление, нанесенное мне в вашем королевстве. - Жалуйтесь ему, - ответил король, показывая на Яська из Тенчина. Глядя прямо в лицо королю, крестоносец ответил: - Я не знаю ни ваших законов, ни ваших судов, одно только я знаю: посол ордена может жаловаться лишь самому королю. Ягайло от нетерпения замигал глазками, однако протянул руку, взял жалобу и отдал ее Тенчинскому. Тот развернул жалобу и начал читать; по мере того как он читал, лицо его становилось все более печальным и озабоченным. - Вы, пан рыцарь, - сказал он наконец, - так настаиваете на казни этого отрока, точно он страшен всему вашему ордену. Неужто вы, крестоносцы, боитесь уже даже детей? - Мы, крестоносцы, не боимся никого, - надменно ответил комтур. А старый каштелян тихо прибавил: - Особенно же господа бога. На другой день в каштелянском суде Повала из Тачева делал все, что только было в его силах, чтобы смягчить вину Збышка. Однако он тщетно приписывал его поступок ребячеству и неопытности, тщетно говорил о том, что если бы даже рыцарь постарше, пообещав три павлиньих чуба и помолясь о ниспослании ему их, увидел внезапно перед собой такой чуб, то мог бы тоже усмотреть в этом руку провидения. Одного достойный рыцарь не мог отрицать, а именно того, что если бы не он, копье Збышка пронзило бы грудь крестоносца. Куно велел принести на суд доспехи, которые в тот день были на нем, и оказалось, что они были из тонкого и хрупкого железа и надевали их только в торжественных случаях, так что Збышко при его необычайной силе неминуемо проткнул бы их насквозь острием копья и убил бы посла насмерть. |
