|
Слово упрека или похвалы из его уст быстро разносилось среди рыцарей Польши, Венгрии, Чехии, Германии, и оно одно уже могло принести худую или добрую славу. Лихтенштейн приблизился к нему и, как бы желая оправдать свою жестокость, сказал: - Один только великий магистр с капитулом мог бы его помиловать, - я не могу... - Ваш магистр нам не указ. Не он, а только наш король может его помиловать, - возразил Завиша. - Но как посол я должен был потребовать возмездия. - Ты, Лихтенштейн, прежде всего не посол, а рыцарь... - Неужели ты думаешь, что я уронил свою рыцарскую честь? - Ты знаешь наши рыцарские книги и знаешь, что рыцарь должен следовать двум зверям: льву и ягненку. Кому же из них ты в этом случае следовал? - Ты мне не судья... - Ты спрашивал у меня, не уронил ли свою рыцарскую честь, вот я тебе и ответил, что об этом думаю. - Стало быть, плохо ответил, коли твое слово мне колом поперек горла стало. - Не моим, а своим злым словом ты подавишься. - Но Христос мне зачтет, что я больше заботился о величии ордена, нежели о твоих похвалах. - Он всех нас будет судить. Дальнейший разговор был прерван появлением каштеляна и писца. Хотя все уже знали, что приговор будет суровым, однако воцарилась немая тишина. Каштелян занял место за столом и, взяв в руки распятие, велел Збышку стать на колени. Писец стал читать по-латыни приговор. Ни Збышко, ни присутствовавшие на суде рыцари не понимали по-латыни, однако все догадались, что это смертный приговор. Когда писец кончил читать, Збышко стал бить себя в грудь, повторяя: - Боже, милостив будь ко мне, грешному! Затем он встал и бросился в объятия Мацька, который молча стал целовать его в голову и глаза. В тот же день вечером на четырех углах рынка герольд под звуки труб оповестил рыцарей, гостей и горожан, что благородный Збышко из Богданца по приговору каштелянского суда будет обезглавлен мечом... Но в те времена было в обычае перед смертью распорядиться до последней мелочи имуществом, и приговоренным к смертной казни всегда давали время договориться о наследстве с родными, да и примириться с богом; поэтому Мацьку легко удалось испросить разрешение отсрочить смертную казнь. Лихтенштейн тоже не настаивал на немедленном приведении приговора в исполнение, понимая, что оскорбленный орден получил удовлетворение и не стоит больше гневить могущественного монарха, к которому он был послан не только для участия в торжествах по случаю крестин, но и для переговоров о земле добжинской. Однако самым важным во всем этом деле было здоровье королевы. Епископ Выш и слышать не хотел о том, чтобы обезглавить Збышка до разрешения королевы от бремени, он справедливо полагал, что, узнав о казни, которую трудно будет от нее утаить, королева непременно растревожится, а это может гибельно отразиться на ее здоровье. Таким образом, для последних распоряжений и прощания со знакомыми Збышку оставалось, быть может, даже несколько месяцев. Мацько навещал его каждый день и утешал, как умел. С тоской говорили они о неизбежной смерти Збышка и с еще большей тоской о том, что род их может угаснуть. - Ничего не поделаешь, придется вам жениться, - сказал однажды Збышко. |
