Старший инспектор Тавенер сделал попытку подсластить горькую пилюлю.

— Не забывайте, мистер Гейтскил, ведь он был очень стар. А у стариков, знаете ли, свои причуды… я не хочу сказать, что они выживают из ума, но становятся несколько эксцентричными.

Мистер Гейтскил только фыркнул в ответ.

— Мистер Гейтскил позвонил нам, — продолжал отец, — и изложил в общих чертах содержание этого завещания, а я попросил его приехать к нам и захватить с собой оба документа. Потом позвонил также тебе, Чарльз.

Я не вполне понял, зачем было нужно звонить мне. Мне показалось, что этот поступок отца и Тавенера явно отклонялся от нормы. Я мог бы узнать о содержании завещания в свое время, и, по правде говоря, меня не очень интересовало, каким образом старый Леонидис распорядился своими деньгами.

— Это совсем другое завещание? — спросил я. — Я имею в виду, в нем он по-другому распределяет свою собственность?

— Совсем по-другому, — ответил мистер Гейтскил.

Отец смотрел на меня. А инспектор Тавенер изо всех сил старался не смотреть на меня. Почему-то я почувствовал себя несколько неловко…

Было у них на уме что-то такое, о чем я не имел ни малейшего представления.

Я бросил вопросительный взгляд на Гейтскила.

— Понимаю, что это не мое дело, но… — начал я.

Он немедленно отреагировал.

— Условия завещания мистера Леонидиса, конечно, не являются тайной, — сказал он. — Я счел своим долгом сначала ознакомить с этим документом полицейские власти, с тем чтобы они рекомендовали мне дальнейший образ действий. Насколько я понимаю… — он помолчал, — между вами и мисс Софией Леонидис достигнута, так сказать, договоренность?

— Надеюсь жениться на ней, — ответил я. — Однако при данных обстоятельствах она не соглашается на помолвку.

— Весьма разумное решение, — одобрил мистер Гейтскил.

Я был с ним несогласен. Но для возражений момент был неподходящим.

— Согласно данному завещанию, датированному 29 ноября прошлого года, мистер Леонидис оставляет сто тысяч фунтов своей супруге и завещает все свое имущество, движимое и недвижимое, своей внучке Софии Катерине Леонидис в полную собственность.

Я судорожно глотнул воздух. Я ожидал чего угодно, только не этого.

— Так он оставил все состояние Софии? — произнес я. — Какой странный поступок! Чем это можно объяснить?

— Он четко изложил свои доводы в пользу этого решения в сопроводительном письме, — сказал отец. Он взял со стола листок бумаги. — Надеюсь, Вы не будете возражать, если Чарльз это письмо прочитает, мистер Гейтскил?

— Поступайте как считаете нужным, — ответил мистер Гейтскил. — Письмо по крайней мере… в какой-то степени извиняет (хотя я лично в этом сомневаюсь) странный поступок мистера Леонидиса.

Мой старик передал мне письмо. Оно было написано очень черными чернилами, мелким неразборчивым почерком. Почерк свидетельствовал о характере и ярко выраженной индивидуальности автора. Он ни в коей мере не был похож на почерк старика — об этом говорила, пожалуй, только манера отчетливо выписывать буквы, характерная для давно минувших лет, когда грамотность порой приобреталась ценой больших лишений и ценилась соответственно.

В письме говорилось следующее:

Уважаемый Гейтскил,

Вы будете удивлены, когда получите это, и, может быть, даже обижены. Но у меня имеются свои соображения, заставляющие меня поступить подобным образом, хотя вы, возможно, обвините меня в излишней скрытности.