Я увидел, как она закрыла глаза и сжала кулаки.

— Не смей даже в шутку говорить такие вещи! — резко произнесла она.

— Крепись, дорогая, скоро мы будем далеко от всего этого.

Мы двинулись по направлению к дому. Впереди шли Роджер и София, а мы с Клеменси замыкали шествие. Клеменси сказала:

— Теперь-то, наверное, они нас отпустят?

— Вам действительно не терпится уехать отсюда?

— Мое терпение на исходе.

Я взглянул на нее с удивлением. Встретившись с моим взглядом, она чуть заметно улыбнулась вымученной улыбкой и кивнула.

— Разве вы не заметили, Чарльз, что мне все время приходится бороться? Бороться за собственное счастье. За счастье Роджера. Я так боялась, что семья вынудит его остаться в Англии, что мы так и будем всю жизнь связаны по рукам и ногам семейными узами, задыхаясь от них. Боялась, что София предложит ему ренту и он останется в Англии, решив, что это будет означать больший комфорт и удобства для меня. Беда в том, что Роджер не слушает никаких доводов. В его голове рождаются идеи… надо сказать, что обычно это бывают самые нелепые идеи. Он плохо разбирается в жизни. Он похож на своего отца, считая, что счастье женщины непременно связано с наличием комфорта и денег. Но я буду бороться за свое счастье… буду. Увезу Роджера и обеспечу ему такой образ жизни, который ему подходит и при котором он не будет чувствовать себя вечным неудачником. Хочу, чтобы он жил для меня… вдали от всех этих людей… далеко, далеко.

Она говорила это негромко, торопливо, с какой-то ноткой безысходности в голосе, поразившей меня. Я тогда не понимал, в каком крайнем напряжении она находилась. Не понимал также, насколько отчаянным было ее собственническое чувство к Роджеру.

Мне вспомнилось замечание, оброненное Эдит де Хэвиленд. Странная у нее была интонация, когда она неожиданно произнесла: «Бок о бок с этим живет идолопоклонство». Хотел бы я знать, не Клеменси ли она имела в виду!

Роджер, думалось мне, любил своего отца сильнее, чем кого бы то ни было, даже больше своей жены, хотя был преданным супругом. Тогда впервые я осознал, насколько упорным было желание Клеменси добиться, чтобы муж принадлежал только ей. Я понял, что любовь к Роджеру составляла весь смысл ее существования. Он был не только ее мужем, но и ее ребенком.

К парадному входу подъехала машина.

— А вот и Джозефина вернулась, — сказал я.

Из машины вышли Джозефина и Магда. Если не считать забинтованной головы, Джозефина выглядела прекрасно.

Она немедленно заявила:

— Хочу проведать своих золотых рыбок. — И поспешила в нашу сторону, направляясь к пруду.

— Дорогая! — воскликнула Магда. — Тебе лучше было бы сначала подняться к себе в комнату, отдохнуть и, может быть, выпить немножко питательного бульона.

— Не суетись, мама, — сказала в ответ Джозефина. — Я чувствую себя нормально, а питательный бульон просто ненавижу.

Магда нерешительно потопталась на месте. Мне было известно, что на самом деле Джозефину должны были выписать из больницы еще несколько дней назад и что только по указанию Тавенера ее немного задержали там. Он не хотел рисковать безопасностью Джозефины, пока подозреваемые не будут заключены под стражу в надежном месте.

Я сказал, обращаясь к Магде:

— Надеюсь, свежий воздух пойдет ей на пользу. А я пойду и присмотрю за ней.

Я нагнал Джозефину, когда она еще не дошла до пруда.

— Пока тебя не было, здесь произошло много всяких событий, — начал я.

Джозефина не ответила. Она сосредоточенно разглядывала обитателей пруда своими близорукими глазками.

— Что-то я не вижу Фердинанда, — заметила она.