|
Интересно, а что на уме у Энкила? Ревнует ли он, когда я обращаю свои молитвы к Акаше? Или, может быть, он вообще ничего не сознает? Как бы то ни было, я безмолвно поклялся царю в вечной преданности и пообещал, что бы ни случилось, всеми силами защищать его и царицу. Я не сводил с них глаз и в конце концов окончательно утратил способность рассуждать. Я дал Акаше понять, как почитаю ее и какими опасностями чреват каждый мой приход, объяснил, что никогда я не оставил бы святилище в запустении по собственной воле и только из соображений безопасности так долго держался в стороне. Давно нужно было прийти и начать расписывать стены или выкладывать их мозаикой. Надо сказать, что в смертной жизни я не обладал художественными талантами, но благодаря вампирским способностям вполне сносно сумел украсить святилище царственной четы в Антиохии. Но здесь Акашу и Энкила окружали лишь голые побеленные стены, и только цветы, которые я в изобилии принес с собой, хоть как-то оживляли обстановку. – Помоги мне, царица, – молился я. И тут, пока я объяснял, что рядом с теми, кого случайно встретил на своем пути, чувствовал себя абсолютно несчастным, мне в голову вползла ужасная, но вполне очевидная мысль: «Авикус никогда не станет моим спутником. Просто потому, что я не имею права иметь таковых. Ибо любой, кто умеет читать мысли, вскоре узнает тайну Тех, Кого Следует Оберегать. А потому глупо и бессмысленно было предлагать кров Авикусу и Маэлу. Я обречен на одиночество». Меня бросило в холод. Я смотрел на царицу и долго не мог облечь молитвы в слова, однако в конце концов нашел в себе силы обратиться к своей повелительнице: – Верни мне Пандору. Если ты дала мне Пандору однажды, молю, верни ее вновь. Поверь, я никогда больше не буду с ней ссориться. И никогда ее не обижу. Одиночество невыносимо. Мне необходимо слышать ее голос Необходимо ее видеть. Я мог бы бесконечно изливать свои горести и неустанно просить царицу о помощи, но мольбы мои прервала мысль о том, что Авикус и Маэл могут оказаться поблизости. Я поднялся, расправил одежды и направился к выходу. – Я вернусь, – пообещал я Матери и Отцу. – Ваше святилище станет еще прекраснее, чем в Антиохии. Нужно только подождать, пока они уйдут. На выходе я резко обернулся, решив вдруг, что должен вкусить Могущественной Крови Акаши, дабы стать еще сильнее и смело противостоять врагам. Кто знает, какие испытания ждут меня впереди. Видишь ли, до тех пор мне только один раз довелось попробовать кровь Акаши. Это случилось в Египте, когда она приказала мне увезти ее из страны. Больше мне такой возможности не представилось. Даже в ночь перерождения Пандоры, когда она пила кровь нашей Матери, я не осмелился подойти и последовать ее примеру, поскольку знал, что Мать сразит любого, кто захочет получить первородную кровь без приглашения. И теперь, стоя перед возвышением, на котором восседала царственная чета, я возжаждал Могущественной Крови. Я безмолвно испросил разрешения и замер в ожидании хоть какого-то знака. После создания Пандоры Акаша подняла руку в призывном жесте. И сейчас я надеялся на повторение чуда. Никакого знака не последовало. Однако наваждение не отпускало меня, и я двинулся вперед, исполненный твердой решимости испить Могущественной Крови или умереть. Наконец я одной рукой обнял холодную, но прекрасную Акашу, а другую положил ей на затылок. Я придвигался к шее все ближе и ближе и в конце концов прижался губами к ледяной, ли-шенной жизни плоти. Царица даже не шевельнулась, чтобы помешать мне. Я каждое мгновение ожидал рокового удара, но ничего не случилось. Я держал ее в объятиях – молчаливую и недви-жимую. Наконец зубы мои пронзили кожу царицы, и в рот мне потекла густая, ни с какой другой не сравнимая кровь. Я погрузился в грезы и оказался в небывалом райском саду, залитом солнцем. Зеленела трава, деревья стояли в цвету. |
