|
Рим оставался огромным оживленным городом, но из-за войн, интриг, политических переворотов и смены императоров людей регулярно отправляли в изгнание или призывали ко двору, поэтому, к моему вящему удовольствию, большие дома нередко стояли пустыми. Тем временем празднества, устраиваемые в моем жилище, стали так популярны, что в ком-натах было не протолкнуться. И вне зависимости от ночных планов я начинал свой вечер в теплой компании пьянчуг, к моему приходу уже пировавших и ссорившихся. – Мариус, милости просим! – выкрикивали они, едва я переступал порог комнаты. Я неизменно улыбался в ответ, ибо дорожил обществом своих новых знакомцев. Ни один человек ни разу меня ни в чем не заподозрил, и я даже полюбил некоторых членов моей восхитительной компании, однако ничем не проявлял своих особых привязанностей, помня о том, что я хищник, поэтому люди никогда не ответят мне взаимностью. Так, в окрркении смертных, шли годы. Я с энергией безумца заполнял свободное время ве-дением дневников, которые впоследствии неизменно предавал огню, или расписыванием стен святилища. Тем временем к Риму подобрались жалкие змеепоклонники – они совершили абсурдную попытку основать храм в заброшенных катакомбах, куда больше не заглядывали смертные христиане, – но Авикус и Маэл прогнали юнцов прочь. Я наблюдал за ними со стороны, испытывая невероятное облегчение от того, что не прихо-дится вмешиваться самому, и с болью вспоминал, как уничтожил подобную юную стайку в Ан-тиохии и поддался помешательству, стоившему мне любви Пандоры, возможно потерянной навеки. «Навеки? Нет! Она непременно придет ко мне», – думал я. И даже записал эти слова в дневник. Я отложил перо и закрыл глаза Я не мог без нее и молился, чтобы она пришла. Я представ-лял себе ее волнистые волосы и печальное овальное лицо, старался вспомнить точную форму и оттенок темных глаз. Как она со мной спорила' Как хорошо разбиралась в поэзии и философии! Как логично рассуждала! А я… Я только и мог, что насмехаться над ней. Не вспомню точно, сколько лет я так прожил. Хотя мы друг с другом не разговаривали и даже не сталкивались лицом к лицу, Маэл и Авикус стали моими незримыми спутниками. И я чувствовал себя в долгу перед обоими, поскольку они очистили Рим от пришлых чужаков. Ты уже понял, что я не проявлял интереса к событиям, происходившим в правящих кругах империи. Но в действительности судьба Рима меня страстно волновала, ибо империя олицетворяла для меня цивилизованный мир. Я все же оставался римлянином и, будучи ночным охотником и грязным убийцей, в остальном вел цивилизованный образ жизни. Наверное, я, как и многие старые сенаторы, считал, что бесконечные драки между императорами рано или поздно утрясутся сами собой, что появится великий человек, обладающий силой Октавиана, и объединит мир. Между тем армии охраняли границы, сдерживая угрозу со стороны варваров, и раз уж право выбора императора принадлежало армии, то так тому и быть. Главное – целостность империи. Христианство распространилось повсюду, и это приводило меня в полное недоумение. Для меня оставалось великой тайной, как заурядный культ, причем зародившийся не где-нибудь, а в Иерусалиме, смог вырасти в религию такого масштаба. Успехи христианства изумляли меня еще в Антиохии – и само учение, и процветание религии, несмотря на бесконечные споры между ее почитателями и зачастую полное расхождение во взглядах. Но Антиохия, я уже говорил, дитя Востока. А капитуляция Рима перед христианством не снилась мне и в самых страшных снах. Адептами новой религии становились не только рабы, но и люди благородного происхождения, занимавшие весьма высокое положение в римском обществе. Преследования не возымели никакого эффекта. Перед тем как продолжить, я, если не возражаешь, повторю то, что отмечали и другие историки: до наступления эры христианства весь древний мир жил в религиозной гармонии. |
