Он смутно осознавал, что она пытается застать его наедине, чтобы поговорить. Избегать ее стало доставлять ему своего рода извращенное удовольствие. Но однажды утром они нос к носу столкнулись на лестнице.

– Джефф, – произнесла она, вытягивая руку, – подожди. Не убегай. Мне надо поговорить с тобой.

Он пожал плечами, сосредоточенно глядя поверх ее головы.

– О чем поговорить?

Глаза девушки, когда‑то искрившиеся озорством, вдруг наполнились слезами.

– Я так больше не могу! Мы словно враги – и вся Башня смердит ревностью и ненавистью!

Перед искренностью этой боли лед его отчуждения дрогнул.

– Тани, – произнес он, – мне это нравится ничуть не больше. Но разве я первый начал?

– Ну сколько можно… – Она осеклась на полуслове и закусила губу. – Джефф, мне больно, что ты такой несчастный. Кеннард немного рассказал мне…

– И что, я достаточно несчастен, чтобы ты вернулась ко мне? – поинтересовался он, с убийственным сарказмом отчеканивая каждое слово, и тяжело положил руки Таниквель на плечи. – Наверно, Остер и тебя уже убедил в худшем, что я шпионю на землян?

– Джефф, но Остер тоже не врет, – негромко отозвалась она, не пытаясь вырваться. – Он просто говорит то, во что верит. И если ты думаешь, что его все это радует, то глубоко ошибаешься.

– Ага, значит, если меня выгонят, он такого горя не переживет!

– Не знаю, но он вовсе не тот гнусный тип, каким тебе кажется. Посмотри мне в глаза, Джефф, неужели ты не чувствуешь, что я говорю правду?

«В этом‑то вся беда, – устало подумал Джефф, – все они говорят правду, – как ее видят».

Плечи Таниквель мелко дрожали, и один вид плачущей Тани – когда‑то бывшей воплощением озорства и беззаботности, – почему‑то ранил Кервина гораздо глубже, чем все подозрения остальных, вместе взятых. Она не нападала и не защищала, она просто разделяла его боль. Беспомощно рыдая, она приникла к нему.

– О, Джефф, мы были так рады, когда ты появился – и для нас это так много значит, что ты здесь. Если бы только можно было точно узнать…

Вечером того же дня в гостиной, дождавшись, пока все соберутся со своими бокалами вокруг камина, Кервин агрессивно вскочил, сжал кулаки за спиной и выступил с краткой речью (демонстративно на кахуенге):

– Остер, ты выдвинул в мой адрес обвинение; зондирование Кеннарда показалось тебе недостаточным доказательством. Какого доказательства ты хочешь? Что тебя убедит?

С кошачьей грацией Остер поднялся из кресла.

– Комъинская неприкосновенность не позволяет мне… – вежливо начал он.

– Знаешь, куда можешь засунуть свою комъинскую неприкосновенность?.. – Кервин употребил весьма специфический термин из портового жаргона. – Я десять лет прожил на Земле, и там есть по этому поводу одно хорошее выражение: выкладывай или заткнись. Или скажи, какое доказательство ты сочтешь достаточным, и дай мне возможность его представить, или… даю слово, братец: если услышу или телепатически уловлю от тебя хоть словечко, что я, мол, продался землянам или кому‑то там еще – я тебя отделаю так, что живого места не останется!

Остер отступил на шаг в сторону; и Джефф сделал шаг, не сводя с противника напряженного взгляда, не разжимая стиснутых кулаков.

– Я повторяю: или выкладывай, или заткнись, и тогда уж пасти больше не разевай.