Слабость, о которой я как-то писала, усугубляется. Бок ноет почти постоянно, а временами причиняет мне жуткую боль. Ничто, кроме настойки из мака, не облегчает моих страданий, но се здесь почти невозможно достать. Не пришлешь ли ты мне этого средства побольше, оно очень бы поддержало меня. Местный лекарь  - большой дуралей, однако довольно точен в прогнозах. По его расчетам, я должна умереть еще до зимы. Надеюсь, это случится раньше. Не печалься, дитя мое, каждому отпущен свой срок.

Зато ты, по крайней мере, будешь свободна. Я знаю, Юст использует меня как заложницу, понуждая тебя подчиняться ему. Теперь ты сможешь с ним развестись и на открытом суде обвинить его во всех злодеяниях. Не беспокойся, твоя сестра переживет этот скандал, умоляю тебя, накажи негодяя, а для того прими мой последний подарок. Помнишь статую Минервы [11] в отеческом доме. Она занимает возле моей бывшей комнаты целую нишу.  В этой статуе спрятаны записки отца, изобличающие предательство Юста. Он написал их в ту ночь, когда ему вынесли приговор. Это единственное наследство, которое я тебе оставляю. Распорядись им по назначению. Вероломство всегда вероломство, Рим отвернется от подлеца.

А о себе позаботься сама. В нашей последней беседе ты, кажется, упомянула о каком-то близком тебе человеке. Разыщи его. Близость принесет утешение и залечит раны, которые нанес тебе Юст.

Я не могу держать строгий тон и, кажется, плачу. Доченька, доченька, умоляю, ответь на это письмо. Я хочу знать, что ты простила меня и умереть со спокойным сердцем, скорбя лишь о том, что слишком мало любила тебя.

Твоя мать Ромола.

12 июня 822 года со дня основания Рима».

ГЛАВА 7

Во внутреннем садике дворца Клавдия пышные розы лениво роняли свои лепестки. Горячий недвижный воздух пытались несколько охладить высокие струи фонтана, но солнечный жар сводил их работу на нет.

Возле бассейна с надушенной прозрачной водой предавались послеобеденному отдыху двое мужчин, один- нагишом, второй – чуть прикрывшись туникой из тонкого хлопка. Фамильное сходство братьев бросалось в глаза, хотя Тит Флавий Веспасиан, которого, чтобы не путать с отцом, все звали Титом, был просто красавцем, а Тит Флавий Домициан под это определение явно не подходил [12].

Старший брат задумчиво почесал поросшую волосом грудь, потом, прищурившись, глянул на солнце.

– Надеюсь, к вечеру эта жарища спадет,- буркнул он.

– Вряд ли,- откликнулся Домициан, испытывая странное удовлетворение от того, что Тит выразил недовольство.

– Одно утешает, что отцу в Египте не слаще. Впрочем, он скоро заявится в Рим. Месяца через два, если что-нибудь не случится.- Тит потянулся, играя мускулами, буграми перекатывавшимися под загорелой кожей. Ему недавно исполнился тридцать один год.

– Пусть приезжает,- мрачно произнес младший брат.- Рим в полном порядке.

Тит кивнул.

– Ты хорошо потрудился,- небрежно промолвил он.- Преторианцы любят тебя, а вскоре полюбят и римляне. Когда ты чуточку подрастешь.- В голосе Тита звучало самодовольство: он был герой дня и наслаждался заслуженной славой.- Мне же пришлось все последние годы потратить на войну с иудеями. Впрочем, мятеж подавлен, и это уже хорошо.

– И все же ты питаешь к ним слабость, разве не так? – язвительно произнес Домициан.- Кстати, что думает Береника об этой войне? Ты ведь усмирял ее братьев по крови.

– Мы с ней это не обсуждаем,- парировал Тит и лег на живот, нежась в лучах светила, обволакивающих его тело наподобие горячего масла.