— Он умер, умоляя о пощаде.

Люкориф, скорчившийся на одном из хирургических столов, испустил из динамиков шлема визгливый смешок. Вознесенный рявкнул, прочищая горло, и проговорил:

— Тогда без него мы сильнее. Ты извлек геносемя Третьего Когтя?

Пророк стер слюну с губ.

— Я приказал сервиторам поместить тела в криогенное хранилище. Я извлеку геносемя позже, когда у нас появится больше консервирующего раствора.

Вознесенный перевел взгляд на мортуарий — ряды ячеек, встроенных в дальнюю стену.

— Очень хорошо.

Талос откровенно передернулся, втягивая разбитыми губами воздух. Вознесенный подозревал, что боль, которую он испытывал, была почти нестерпимой. На это тоже стоило обратить внимание. Талос явился сюда не потому, что подчинился приказу. Даже будучи тяжело раненным, он пришел из-за места встречи, которое выбрал Вознесенный. Любопытством можно пронять даже самые упрямые души. Другого ответа нет.

— Я устал от этого существования, мой Пророк.

Слова повисли в ледяном воздухе между ними.

— А ты разве нет?

Талос напрягся, озадаченный замечанием.

— Говори конкретнее, — выдавил он кровоточащим ртом.

Вознесенный снова огладил когтями сосуды с геносеменем, оставляя на драгоценных контейнерах нарочито заметные царапины.

— Я говорю о тебе и обо мне, Талос. Каждый из нас грозит существованию другого. Ах, и не думай спорить. Мне плевать, правда ли ты настолько лишен амбиций, как утверждаешь, или грезишь о моей смерти каждый раз, когда решаешься задремать. Ты символ, ты знамя отверженных и недовольных. Твоя жизнь — это клинок, приставленный к моему горлу.

Пророк подошел к другому операционному столу и равнодушно оглядел стальные манипуляторы хирургического аппарата, свешивающиеся с потолка. Слой пыли сделал поверхность стола серой. Когда воин смахнул пыль перчаткой, стол под ней оказался бурым от старой засохшей крови. Тридцать шесть лет назад. Я сам извлек его геносемя.

Вознесенный наблюдал за тем, как Талос предается воспоминаниям. Существо могло проявлять терпение, когда того требовали обстоятельства. Спешкой сейчас нельзя было достигнуть ничего. Когда Пророк вновь обернулся к Вознесенному, его здоровый глаз оказался зловеще прищурен.

— Я знаю, зачем ты вызвал меня, — сказал он.

Вознесенный склонил голову набок, и лицо его украсилось зубастой усмешкой.

— Полагаю, знаешь.

— Ты хочешь, чтобы я начал пополнять наши ряды.

Талос поднял левую руку и выставил перед Вознесенным. Что-то блеснуло в локтевом сочленении.

— Я уже не апотекарий. Больше сорока лет я не ношу ритуальных инструментов. И никто из свежих пополнений, доставшихся нам от Халаскера, не имеет соответствующей подготовки.

Испытывая извращенное удовольствие оттого, что наконец-то решился заговорить об их отчаянном положении, Талос обвел рукой помещение:

— Посмотри на это. Призраки воинов прошлого заперты в морозильных камерах, а три дюжины операционных столов покрываются пылью. Оборудование превратилось в рухлядь из-за многолетнего пренебрежения и повреждений в боях. Даже Делтриану не под силу починить большую часть инструментов.

Черный язык Вознесенного облизал зубастую пасть.

— А если бы я мог вернуть все то, что было утеряно? Сможешь ли ты тогда восполнить наши ряды? — Существо, поколебавшись, втянуло воздух и разразилось басовитым полурыком-полустоном. — Если мы останемся разобщенными, у нас нет будущего. Ты должен видеть это так же ясно, как я. Божья кровь, Талос, — неужели тебе не хочется, чтобы мы вновь стали сильны? Неужели ты не хочешь вернуть те времена, когда мы могли встретить врагов лицом к лицу и гнать их, как волки гонят добычу, вместо того чтобы трусливо бежать от них?

— У нас осталась половина состава, да и то с натяжкой.