— Ничего не понимаю. Объясни толком…

— Объясню. На десерт, ладно?

— А что ещё рассказал тебе Саша?

— Уверял, что дом хорошо стоит, а вот под тем кустом жасмина, что у сарая, зарыт клад.

— И что там оказалось?

— Кусок бараньей ноги с чесноком и перцем. — Я открыла крышку жаровни и Сергей зажмурился от удовольствия.

— Такой аромат! Соседи, бедолаги, слюнки сейчас глотают. — Он нацелился вилкой на самый поджаристый кусок. — А ты что не ешь, — в вегетарианство ударилась, или проблемы с аппетитом на почве личных переживаний?

— Проблемы с аппетитом. — Как ни странно, я не лгала. тугой комок подкатывал к горлу и даже руки дрожали. Доставая из духовки жаровню, я обожглась, и теперь повыше запястья наливался продолговатый белесый пузырь. Я поймала взгляд, брошенный Сергеем на мою травму, но он ничего не сказал, не стал, как раньше, залечивать порез или ушиб поцелуем. Смешно! О чем я думаю — изменница, жена подонка, женщина, решившаяся на последний, отчаянный шаг!..

— Слав, давай копнем под жасмином? — Неожиданно предложил Сергей, расправившийся с бараниной и с удовольствием осушивший бокал холодного сухого вина. — Может, больше времени не будет. Либо пожар, либо потоп какой-нибудь… Ты ведь в Англию надолго?

— Давай копать. Никогда в жизни не увлекалась кладоискательством… Интересно, у моей бабки имелись драгоценности? Она ведь была из «хорошей семьи».

— Скорее, твой дед зарыл там подлинные научные труды, которые писал по ночам втихаря. А днем стряпал заказные, фальшивые. Говорят, он был образованным человеком.

— А может кто-нибудь ещё спрятал там «концы» истории гибели моего отца, его подлинной гибели?

Сергей пропустил мою реплику мимо ушей и с лопатой направился вглубь сада. Прицелясь к корневищу куста, густо покрытого мелкими бутонами, спросил:

— Где рыть?

Я уверенно кивнула:

— Здесь! — И даже с некоторым разочарованием вообразила то, что нам предстояло найти — брезентовый пакет, обвязанный проволокой.

— Смотри, кажется, сундук! А ну, тяни. — Сергей очистил от земли металлическую крышку с кольцом.

Я отступила. С силой дернув за кольцо, он сел в траву. Крышка оказалась фальшивой — она прикрывала истлевший деревянный ящик, а в нем, в путах потемневшей медной проволоки таился увесистый пакет.

— Аккуратненько обернули. Брезент от довоенной плащ-палатки. Нет, похоже на противогазную сумку.

На веранде мы торопливо развернули добычу. Под слоем бумаг, старой клеенки, в коленкоровой папке с шелковыми тесемками и тисненой надписью «История КПСС 1917–1937 год» находились связки писем. На специальных линованных почтовых листках, изрядно пожелтевших, теснились строки, написанные каллиграфическим мелким почерком.

Мы переглянулись: переписка явно имела личный характер, начинаясь восторженными обращениями — «Радость моя!», «Чудо мое», «Ненаглядное солнышко», «Царица ночи», «Резвая Коломбина» и даже «Бубенчик мой голосистый»… Все листки датированы 1936–1937 годом и подписаны «Твой Васо».

Я быстро подсчитала — в 1935 году сорокатрехлетний Василий Вахтангович Каридзе уже был вдовцом. Моя бабушка Натела скончалась молодой, успев подарить мужу сына Георгия. Мама слышала от отца семейную легенду, в соответствии с которой ученый дед остался одиноким, пережив две трагедии безвременную кончину жены и гибель юной возлюбленной, на которой собирался жениться.

Так значит, этой самой Вареньке, чье лицо на выцветшей фотографии сразу приметил Юл, строчил здесь теплыми летними ночами мой ученый дед свои лирические послания!

«…Вы с Аней уехали, а я все сижу у раскрытого окна, будто хочу удержать в комнате звуки, только что наполнявшие её трепетом, светом, звонкой радостью и верой в бессмертие… Когда ты поешь, я верю в чудо.