|
— И за того парня, — согласился Колька. — За Олежку Гурзо, например, — он посмотрел на сидящую сбоку от печки Дашку. — И ещё много за кого… наших ребят на всех хватит. Разобрать по одному — и за него жить, учиться, детей родить и вырастить… Иначе мы не люди, а полова. Ветру дунуть — и память долой. — Ну… — Сашка неловко усмехнулся. — Ну ты повернул, брательник… — Это ты не верти, — тихо сказал Колька. — Мы теперь все… в тени памятника жить будем. Если кто понять этого не может — прямо ко мне обращайтесь, я объясню подробно. А если кому после лампасов, кубанки и военных подвигов в падлу учебник открыть — тот не казак, а казуня (1.). — Скажешь тоже… — Сашка покраснел и уставился в пол. — А вот как скажу — так и есть, — отрезал Колька. — Я тебе и старший брат, и командир. И отец тоже. Теперь никто не возразил сотнику. Все размышляли, причём всерьёз, по-настоящему. А Колька спросил повеселевшим голосом: — Девчонки, как там торт?! — Готов! — Светка приподняла верхнюю сковородку из двух, стоявших на печке. Торт, который готовился в этой импровизированной духовке, был сделан из размоченных макарон и варёной сгущёнки, причём выглядел и пахнул он обалденно. Кто за кипяточком пойдёт? — Я, — поднялся Пашка Дорош и, прихватив не много не мало два ведра, натянул капюшон куртки и вышел на мороз. Полевой лагерь 12-го авиаполка был окутан вечерними снеговыми сумерками. Где-то вдали трещала перестрелка, перестук и уханье казались привычными и совершенно безобидными. На небо выкатывалась луна, с сугробов вдоль дороги ветер срывал призрачные серебряные вихри. Где-то неподалёку колонки играли "Кострёму". Вдоль дороги слева лежали сдвинутые в кучи трупы замёрзших во время бегства турецких солдат — нестрашным валом, тут и там острым от торчащих рук и ног. Пашка подумал, что домой всё-таки хочется. И ещё — как им офигенно повезло: и он, и Петька, и Захарка — все живы, а ведь все в лётном составе.
— На казачьем жаргоне — презрительное "казачишка". Означает так же "ряженого" казака, каких появилось много в "демократической России".
— Не, правда домой пора, — сказал он и заторопился к кунгу полевой кухни… … - Кисло, парень. Дело не в тебе самом… Жизнь тяжела, как борец сумо — Пузом напирает, хочет выбить из круга нафик… Не поддаться смуре удаётся с трудом… Госпожа удача позабыла твой дом — Видимо, её колесница попала в трафик… Тимка поднял голову, задумчиво посмотрел в потолок, пощипывая струны гитары. Пахло теплом и настоящим чаем, казачата лежали вповалку вдоль стены кунга на разбросанных одеялах и спальниках — головы-руки друг другу на плечи, двум девчонкам лучшее место — слушали… — Когда ты брёл наобум Среди толкучки людской, Хлебал, пугая судьбу, Коктейль из пива с тоской, Ты мог ли думать — скажи? - Что, бородат и лукав, Какой-то встречный мужик Возьмёт тебя за рукав, Скажет "Ты ведь из наших? Здравствуй, казак! Здравствуй, казак! Здравствуй, казак…"
Каждый божий день — всё та же муть, что вчера… Вновь бензопилою завывает с утра, Злая жена, извергая опилки быта… Только всё яснее слышно день ото дня, Как за горизонтом стременами звенят Золотые кони, серебряные копыта…
Плыла полярная ночь, Стоял на бреге казак, Костры немирных чукоч Ему светили в глаза… Но сердце чуяло суть, И разум был начеку, Луны холодная ртуть Сбегала вниз по клинку, И ветер пространства пел, узнавая: "Здравствуй, казак! Здравствуй, казак…"
Слышал я, что ты учился спать на снегу, Слышал я, потом ты вставил в ухо серьгу, Но — в один из дней, как гласит легенда — Как и полагается, ты встал в стремена, Всех, как полагается, пославши на х ороша эта сказка — без хэппи-энда…
4. |
