Художник резко вырвал руку. Разве мальчишка не понимает?

Теперь он уже не может остановиться. Рука сама собой переходила к следующей линии, следующей тени, следующему ужасу, посредством нее все тайны «Распутного Единорога» выливались на стену.

И вдруг все закончилось. Огрызок угля, выпав из бесчувственных пальцев Лало, смешался с устилавшей пол грязью. Художник, с трудом сгибая онемевшие члены, оторвался от скамейки и медленно отошел назад, чтобы рассмотреть содеянное. Он поежился, вспомнив, как разглядывал душу убийцы Зандерея, на мгновение сомкнул веки и заставил себя посмотреть на стену.

Это было хуже, чем он ожидал. Как мог он провести в «Распутном Единороге» столько времени и ничего не знать? Наверное, его оберегали естественные барьеры человеческих чувств.

Но, подобно жаждущему славы воину, художник отбросил в сторону свой щит, и теперь все зло, произошедшее когда-либо в таверне, оказалось запечатленным на стене.

— Это то, что, как ты говорил, можешь делать? — прошептал Ведемир.

— Ты можешь стереть хотя бы часть этого? — дрожащим голосом спросил Каппен Варра. — Ты ведь не собираешься оставлять его?..

Лало перевел взгляд с его лица на лица остальных, смотревших на то, что открывалось в дрожащем пламени светильников, и внезапно разозлился. Они видели, поощряли все те события, с которых был нарисован портрет, возможно, даже участвовали в них. Так почему же они так потрясены, увидев ставшие явными собственные пороки?

Но менестрель прав. Лало случалось и прежде уничтожать свои творения, если они вдруг оказывались недостойными. Нет сомнений, единорога необходимо стереть, хотя никакая его картина не была правдивее этого портрета.

Он шагнул вперед с зажатым в руке капюшоном плаща и поднес его к ужасной голове с прижатыми ушами и злобно склоненным рогом.

Единорог зловеще подмигнул ему.

Лало застыл с вытянутой рукой. Как это могло случиться? Неровность штукатурки или игра света? Вглядевшись в рисунок, художник понял, что глаз единорога налит кровью. И тут же ощутил боль в руке. От недавнего пореза на большом пальце.

— Милостивая Шипри, сохрани нас! — пробормотал Лало, осознавая, чья кровь расцветила нарисованную на стене картину.

Его рука метнулась вперед и вновь остановилась, так и не коснувшись штукатурки: ведь если это его собственная кровь, что произойдет, если картина будет уничтожена? Что он делает, вмешиваясь в действие божественных сил? Для этого нужен профессионал!

Глаз единорога смотрел на него с издевкой, как смотрела на него Джилла, когда он уходил от нее, или как то лицо, что однажды он увидел в зеркале и чья смесь добра и зла напугала его, заставив найти путь в страну богов. Но он ведь пришел к добру, и со злом, несомненно, покончено! Лало отчаянно стал искать в своей памяти картины красоты.

Но нашел лишь темноту и ехидный глаз, приковавший его к себе сильнее глаз колдуньи Ишад, потому как был его собственным творением.

Лало подходил все ближе и ближе; правая рука его висела бесчувственной плетью. «Я тоже твоя душа, — прошептал единорог. — Дай мне жизнь, и у тебя будет моя сила. Разве тебе это не известно?»

Художник застонал. Вырвавшееся из его легких дыхание со свистом подняло со стены угольную пыль. Красный глаз единорога начал светиться.

Заметив это, Лало поперхнулся и попытался сделать вдох. Ведемир вцепился ему в руку, но он стряхнул ее и бросился к стене, чтобы тут же отпрянуть назад, ударившись о теплую волну и рухнув в крепкие руки сына.

— Нет! — выдохнул он. — Я не хотел этого! Вернись туда, откуда пришел, — этого не должно быть!

Вокруг поднялся гомон, загудел пол, кто-то выругался.

— Колдовство! — крикнул кто-то еще.