– А что будет с хозяйством, с домом, ты даже завещания не оставил…

– Сестрице твоей достанется, кому же еще…

Шоше очень хотелось спросить его еще кое о чем, но что-то ей подсказало, что такой вопрос будет здесь неуместным, может, даже и неприличным. А все же: хоть кто-нибудь достал из печи все, что она наготовила? Не пропало ли, съели? По вкусу пришлось ли? Увы, теперь она больше уже не была той Шошей-штрудельщицей, чьи пироги славились на всю Лапчицу.

Нет, теперь была она хладным, ледяным трупом, завернутым в тахрихим, с черепками на прикрытых глазах, с веточками между пальцами рук. Вот-вот должен явиться Дума, попечитель умерших, а там уж и Суд.

Сроки жизни, годы страстей человеческих и волнений – иссякли. И Шмил-Лэйб, и Шоша – оба они перешли в мир иной. Супруги молчали. Потом послышалось хлопанье крыльев и тихое в полном безмолвье песнопение: это к портному Шмил-Лэйбу и жене его Шоше приближался, снижаясь, ангел Господний, чтобы сопровождать чету в рай.

Цейтл и Рикл

Часто слышу, не верят: этого быть не может, того быть не может, это немыслимо, то блажь, ну и тому подобное.

Глупости! Если что случиться должно – непременно случится! Бабушка моя говорила: беда стенку со стенкой сведет. Какому раввину предначертано с крыши сверзиться – тот пойдет в трубочисты. Как у гойим говорят: кому висеть – не утопнет.

В моем родном городе приключилась история – кто бы мне рассказал – вруном назвала б! Но я их обеих знала, да замолвят они слово за нас на том свете! Они уже там, конечно, отстрадали свое, отмучились.

Старшую Цейтл звали, а младшую – Рикл.

Отец этой Цейтл, реб Исруэл Бэндинэр, при мне уже был стариком. Похоронил трех жен. Цейтл у него от третьей. Может, и с прежними дети были – не знаю. К нам он приехал в самом конце пятидесятых, женился на юной девушке, и она вдруг скончалась от родов. Младенца вызволили щипцами, это и была Цейтл. А тесть реб Исруэла, уходя в мир иной, оставил дочери кирпичный дом и торговый ряд на базаре – тринадцать лавок. И после смерти жены реб Исруэл унаследовал их.

Про этого реб Исруэла рассказывали странные вещи. Жил когда-то в Польше лже-мэшиех Яков Франк. Многих евреев он совратил, сбил с панталыку. Он позже подох, но оставил целую секту. Дочь его получала от них со всего света золото, в бочках. С виду эти евреи от прочих не отличались, а только по ночам собирались в подвалах и читали поганые свои пергаменты.

Реб Исруэл одевался как рав: сподик, бархатная жупица, белые чулки, башмаки. И без конца что-то писал: встанет у пюпитра и пишет, а Цейтл, рассказывали, все это потом переписывает, в копиях множит. Седобородый, лоб высоченный, на кого взглянет, бывало, – насквозь прожжет. Цейтл обучала нас, девочек из богатых домов, письму по шурэ-гризл, я была одной из ее учениц.

О людишках из секты болтали, что они ужас как охочи до баб и втихую черт-те что вытворяют. Да, но с кем это было у нас реб Исруэлу предаваться разврату? Потом Цейтл вышла замуж. Полгода прожили и разошлись. Муж ее родом был из Галиции, и поговаривали, будто сам он тоже из этих же китэс, из отщепенцев. Почему, считай сразу, дошло до развода – я не знаю, всё в доме реб Исруэла было тайной. Там стояли сундуки под двойными замками. Шкафы, полные книг. Молиться ходил он раз в неделю, по субботам, в «Холодную». Редко с кем слово скажет. Принесут ему лавочники дирэ-гелт, а он и не глянет, сунет деньги в карман – и бывайте.

В те времена еще не велось, чтобы провизию доставляли кому-нибудь на дом. Самые богатые наши богачки брали кошелку в руку и шли на базар.