– Доктор Гудбоди так славно организует подобные вещи, не правда ли? Удивительное чутье на выбор времени, места, эта атмосфера... замечательное зрелище!

Прекрасно модулированный оксфордский акцент, исходящий, из этой змеиной головы, был не менее чудовищен, чем слова, которые произносились. Этот человек был так же безумен, как все остальные.

Он осторожно подошел ко мне, стянул платок, которым была обвязана моя голова и вытащил грязный кляп изо рта. Я не допускал мысли, что он руководствуется гуманистическими побуждениями, и оказался прав. Потому что услышал лениво, врастяжку произнесенную фразу:

– Я хочу слышать, как вы будете кричать. Сомневаюсь, что эти дамы на улице обратят на ваши крики внимание. Я сомневался в этом даже больше, чем он.

– Странно, что доктор Гудбоди оказался способным оторваться от всего этого, – собственный голос показался мне совершенно чужим: он был хриплым и глухим, а слова я выговаривал с таким трудом, словно гортань не желала слушаться. Марсель улыбнулся.

– У доктора Гудбоди срочные дела в Амстердаме. Очень важные дела.

– И ценный груз для перевозки отсюда – в Амстердам.

– Несомненно, – он снова улыбнулся. – Мой дорогой майор, когда кто‑нибудь оказывается в нашем положении, когда этот кто‑нибудь проиграл и должен умереть, то в принципе принято, чтобы выигравший, то есть я, до мельчайших подробностей объяснил, где жертва допустила ошибку. Но кроме того, что список ваших ошибок так длинен, что было бы слишком скучно и утомительно их перечислять, у меня попросту нет на это времени. Так что давайте покончим с этим, ладно?

– С чем мы должны покончить? – Сейчас это начнется, подумал я, но не почувствовал волнения, что‑то произошло во мне, отчего отпущенный ничтожный отрезок будущего стал несущественным.

– С поручением господина Даррела, ясное дело. Боль рассекла мне голову и левую сторону лица, когда Марсель треснул меня дулом. Насчет перелома скулы я не был уверен, зато мог установить кончиком языка, что безвозвратно утрачены минимум два зуба.

– Господин Даррел, – с удовольствием продолжал Марсель, – просил передать вам, что не любит, когда его бьют пистолетом. На этот раз улар пришелся в правую сторону лица, и хотя я был готов к нему и попытался откинуть голову, избежать удара не удалось. Получилось не так болезненно, но белая вспышка перед глазами, а вслед за ней несколько секунд слепоты были нехорошим симптомом. Лицо горело, голова раскалывалась, но рассудок оставался странно ясным. Я знал, что еще немного такого систематического избиения – и даже лучший в мире хирург‑косметолог с бессильным сожалением разведет руками, но куда важнее другое: если я и дальше буду с той же регулярностью получать по голове, то скоро потеряю сознание и, возможно, на много часов. Так то оставалась единственная возможность добиться, чтобы избиение перестало быть систематическим.

Я выплюнул зуб и выдавил из себя:

– Подонок...

Почему‑то это его вконец разъярило. Оболочка цивилизованного воспитания была у него не толще луковой шелухи, она не осыпалась, а попросту исчезла в мгновение ока, остался только не знающий удержку, обезумевший дикарь, который набросился на меня с неистовой яростью душевнобольного, каким почти наверняка и был.