— Все расскажу, — Балаганов даже перекрестился и и заискивающе посмотрел на следователя.

— Вспомни, Миша. Полтора года назад, а именно в ночь с тринадцатого на четырнадцатое августа, ребятишек убили. Кто в это время по тайге с такими ружьями шастал?

— Как же убили? Ничего их не убили! — замахал руками Балаганов. — Грибочков, наверное, объелись не тех и сдуру рельсы с кроватью перепутали. Вон и в газете писали. Случай самый что ни на есть несчастный.

Язык у него все еще заплетался, но говорил он бодро, быстро — трезвел на ходу.

— И все-таки ружье придется изъять, — в глазах Горохова блеснул холодок. — С памятью у тебя, Миша, я смотрю, не очень. Таким как ты оружие нельзя доверять. Еще пристрелишь кого и забудешь.

Последние слова Горохов высказал ради подковырки, но Миша вдруг принял их лично на свой счет. Затрясся и еле слышно промямлил:

— Не стрелял я ни в кого.

— Чего ты там бурчишь? — Горохов напрягся.

— Не я это… Не стрелял, говорю…

— Что?! — Горохов подскочил к нему и, схватив за грудки, как следует тряхнул. — В кого ты не стрелял? Говори! Ну!

Балаганов понял, что сболтнул лишнего, и попытался включить заднюю.

— Не помню, гражданин начальник. Ничего не помню!

Семен Афанасьевич открыл было рот, чтоб защитить подопечного (или, может, в каких делах и подельника?), но тут Никита Егорович выдал контрольный аргумент:

— А я не говорил, что в ребят стреляли! Я сказал, что их убили! Говори, падла! Кто стрелял в детей?!

— Не видел я ничего, — бубнил алкаш, втягивая голову в худые плечи. — Говорю же, не помню! Совсем мозги пропил…

Видно было, что следователь еле сдерживал себя, чтобы не заехать кулаком по морде Балаганову. Если бы не участковый за спиной, он наверняка бы так и сделал. За все время нашей с ним работы я еще не видел его таким решительным — даже яростным.

— Позвольте мне, Никита Егорович, — я подошел к алкашу, решив сыграть в “доброго полицейского”.

Горохов недовольно на меня зыркнул, но отпустил Балаганова. Тот со вздохом опустился на топчан и съежился. Я пододвинул к нему стул и сел рядом. Положил руку ему на плечо и проговорил:

— Понимаешь, Михаил, мы все равно их найдем. Тела эксгумировали, и мы провели повторную экспертизу. Твердо выяснилось, что ребят убили из охотничьего ружья или ружей. У нас уже есть подозреваемые, не сегодня-завтра мы их прижмем. Но если ты нам все не расскажешь, то пойдешь соучастником. Вместе с ними. За укрывательство. Тебе это надо? Расскажи нам, как все случилось, и я постараюсь тебе помочь.

Балаганова затрясло. Он обхватил голову руками. Под столом я еще раньше заприметил бутыль с прозрачной жидкостью. И Миша туда украдкой бросал испуганный взгляд. Я встал и плеснул ему в железную кружку с присохшей на дне заваркой жидкость из этой бутылки. Как и ожидал, она оказалась самогоном. Вонючим таким, как первач. Но Балаганов проглотил полкружки жадными глотками, как умирающий путник в пустыне, что напоролся на источник воды.

— Успокоился? Ну давай. Рассказывай.

— Вы не понимаете, — сразу захмелевший Балаганов (видать, развезло на старые дрожжи) повысил голос и уже выражался с некоторым вызовом. — Они меня порешат. Если я вам расскажу, я все равно не жилец. Уж лучше в тюрьму… Прости, начальник, но я жить хочу.

— Обещаю, что мы позаботимся о твоей безопасности. Ты, главное, все расскажи. До суда мы временно тебя переселим. Никто не будет знать, где ты находишься.

Закона о программе по защите свидетелей в СССР не было и в помине, но я решил устранить этот пробел, хотя бы временно, хотя бы с Балагановым, собираясь, если потребуется, засунуть в какую-нибудь глухомань, где его ни одна сволочь не сможет найти.