Я не могу перенастроить мозг на новую эмоцию.

Томас уже уселся на кровать, все еще озираясь, и стянул ботинки — подобная непринужденность немного сбивала с толку. Взяв мой будильник с подоконника, он начал с ним возиться.

— Что это? — вдруг спросил он, показывая будильником на уравнение на стене.

— Математика, — объяснила я и затем, потому что это, ясное дело, математика, торжествующе добавила: — Уравнение.

— Хм. — Томас бросил будильник на матрац и полез мимо меня к стене, поднявшись на колени, чтобы получше рассмотреть. В носке у него оказалась дырка. С Джейсоном я много раз была обнаженной, мы даже купались голыми, а тут всего лишь большой палец, однако это неожиданно интимно. — А почему на твоей стене?

Я настроила на будильнике правильное время и поставила обратно на подоконник, пока Томас поудобнее устраивался на том конце кровати, где было больше подушек.

— Это домашнее задание. — Больше ничего говорить не требовалось: я не обязана объяснять предложение миз Эдеванми. Я вообще еще не решила, буду ловить ее на слове или нет. Но Томас с бесстрастным видом ждал продолжения. — Мне задали разработать математическую теорию из гипотезы, что время, которое нужно для путешествия по тоннелю во времени туда и обратно, меньше, чем время, которое проведет наблюдатель в ожидании тебя. Ты появишься с опозданием.

— Нарния навыворот, — подхватил Томас. Вывод, к которому пришла и я. Телепатия. — Да, ты всегда была миз Космонавт — Научный Гений. — Он кивнул на телескоп на комоде и оглядел пустые углы. — А где твои вещи?

— У меня есть вещи, — сразу ощетинилась я, показывая на дневники Грея, стопкой лежавшие на столе, и — ха! — глубокую тарелку с хлопьями на стуле.

— О-о-о, миска! — замахал руками Томас. — Тебе нужны вещи! У меня комната как обезьяний вольер: кружки, тарелки, постер «Кленовых листьев», кулинарные книги, «Четыре в ряд»[?]… Открытки из всех мест, где я побывал. Фломастеры, комиксы. Можно с ходу понять: ага, этот парень рисует, любит путешествовать и «Марвел» ему нравится больше «Ди-Си», что говорит о многом.

Я оглядела свою комнату. Нет, она не говорит. Не говорит мне, был ли ты влюблен, по-прежнему ли ты не любишь помидоры, когда переключился с фуфаек на кардиганы. Она не говорит, что случилось, когда ты уехал и зачем ты вернулся. Но ведь, строго говоря, все мое имущество — это дневники Грея и стикеры Соф. Чужие вещи. Марсиане были бы озадачены.

— Моя комната — моя капсула времени… — Томас глянул на меня так, будто я обязана была сразу вспомнить: «О, конечно, капсула времени, о которой он говорил на кухне пару дней назад». — По крайней мере, теперешнего меня, — уточнил он. — Томаса Мэтью Алторпа, семнадцати лет. Археологи придут к заключению: он был неряхой.

Снова повисла тишина. Я представила его в комнате деда без всех упомянутых вещей. Томас потыкал меня пальцем из дырявого носка и без всякой связи сказал:

— Я вылил виски на ковер Грея.

— Погоди, что?! Зачем?

— В качестве поминального ритуала. Это же была его комната?

— Ну да.

— Я не задумывался, где буду жить, когда приехал. Твой папа предоставил мне на лето комнату Грея, и я не хотел делать вид, будто это пустяки, водвориться там и хозяйничать. Требовался ритуал.

— С виски?

— Вот именно. — Томас поддернул рукава кардигана и изобразил, как выливал виски. Я попыталась осмыслить услышанное. Значит, он понимает, что его пребывание в комнате Грея совсем не пустяк, и достаточно умен, чтобы учинить нечто в духе Грея — окропить ковер вискарем. Суеверие, ритуал и неряшество в равных долях.