Я не знала, что он имеет в виду — уединиться в моей комнате для поцелуя или клятвы на крови. Или сразу и то, и другое.
— Не знаю, как я буду жить без тебя, — сказала я.
— Я тоже, — отозвался он.
Я протянула руку. Наши пальцы переплелись, и мы спрыгнули с крыльца под дождь.
* * *
Слегка запачканный краской палец постучал по парте передо мной, где неожиданно снова появилась тетрадь. Я заморгала и подняла глаза.
— Ты что делаешь? — У парты стояла Соф.
На фоне окна я видела только ее силуэт — спирально скрученные волосы, треугольное платьице, ножки-палочки — в светящемся ореоле. Ангел мести, слетевший спасти меня из заточения.
Со сна я ничего не понимала. Весь год мы с Соф разве что кивали друг другу в коридоре, однако вот она сидит, пристроив портфель на пол, а задницу — на стул рядом со мной.
Проморгавшись от солнца, я снова заморгала при виде курчавых волос, закрученных вавилонской башней, яркой помады и очков со стразами. С тех пор, как я перестала ее замечать, моя бывшая лучшая подруга успела сделать из себя звезду мюзикла пятидесятых.
— Привет, — прошептала я, не уверенная, что можно разговаривать. Не только из-за наказания: мы ведь уже не дружим, как прежде.
Соф подалась ко мне и заглянула в тетрадь.
— Хм. — Она постучала пальцем по каракулям, которые я выводила на именах Джейсона и Томаса, пока их стало невозможно разобрать. Должно быть, этим и объясняется мой сон. — В тебе что, снова проснулась страсть к рисованию?
Колкость была не случайной: в девятом классе Соф выбрала изобразительное искусство, географию и немецкий. Я последовала ее примеру, не настаивая на собственном выборе, чтобы не усложнять. Я не стала говорить, что у меня другие планы: все равно в одиннадцатый класс мы пойдем в другой школе. Легче было подождать, пока Соф заметит, что меня нет за соседним мольбертом.
— Тест по физике, — отозвалась я.
— За что тебя сюда заточили? — с хрипотцой в голосе спросила она. Для Белой Ведьмы дробь тигрового бальзама дробь суперхиппи Соф хрипела так, будто ест сигареты на завтрак.
— Замечталась. — Я повертела ручкой. — А тебя?
— Ни за что, — отозвалась она. — Пришла тебя вызволять.
Оглянувшись на часы, я заметила, что учитель уже ушел, и класс опустел. Срок наказания закончился час назад. Надо же, а по ощущениям, я проспала всего ничего.
— В пять запирают ангар с велосипедами, — Соф встала, играя ремнем своего портфельчика. — Хочешь, поедем на автобусе.
— Ладно, — рассеянно сказала я, глядя на тетрадь. Обычная, бумажная. Я сунула ее на дно рюкзака, будто во всем виновата только тетрадь.
Неужели я на самом деле спала целый час? Я вспомнила субботу — полдня пропали зря, пока я не оказалась под яблоней.
Может, я все-таки схожу с ума? Я отогнала эту мысль как можно дальше.
Соф ждала меня у двери. Молчание, ехавшее с нами до самого дома, было таким тяжелым, что заслуживало отдельного билета.
Понедельник, 5 июля (вечер)
[Минус триста семь]
Schere. Stein. Papier[?].
После обеда битых двадцать минут мы стояли под дверью Грея, играя в камень-ножницы-бумагу. Обед, один из трех вариантов в моем не слишком большом репертуаре, был съеден в молчаливом недоверии: папа предложил нам с Недом разобраться в комнате деда.
— Ты иди, — сказал Нед. Камень тупит ножницы.
— Сам иди, — отозвалась я. Бумага камень завернет.
— Может, договоримся фифти-фифти?
Я заходила в комнату деда один раз за весь год, сразу после похорон. Нед уезжал в Лондон, в колледж искусств, папа едва держался и безвылазно сидел в «Книжном амбаре», притворяясь, что все в порядке, поэтому к Грею вошла я. |