Опустив взгляд на отсутствующую тетрадь, я подавила новый смешок. Я ошиблась: она не невидимая. Будь это так, я видела бы столешницу, а вместо этого передо мной зиял прямоугольник пустоты, вроде черно-белых точек в старом ненастроенном телевизоре. Именно таким я представляла себе неизвестную вязкую материю за пределами Вселенной, куда расширяется Большой взрыв.

Может, я схожу с ума?

Нагнувшись, я поглядела под парту. Простая деревянная столешница с комками окаменевшей жвачки, стикером «Фингербанда» и граффити.

Но на парте по-прежнему зиял прямоугольник черно-белой телевизионной «каши».

Он не увеличивался, не менялся и не двигался. Сгорбившись на стуле, я смотрела в него как зачарованная, унесшись в воспоминаниях на пять лет назад, где присутствовал мальчик.

Чердак.

И первый поцелуй, которого не было.

*  *  *

— Пи-пи-пи, — подзуживал Томас из угла чердака. — Трусиха! В запястьях даже артерий нет.

— Угу. — Я не отрывалась от анатомического атласа. Как и весь товар в книжном магазине Грея, атлас был подержанный, с изрисованными иллюстрациями.

Томас не прав, в запястьях еще как есть артерии, но я уже решилась на клятву на крови. Я только хочу сперва полистать атлас, особенно страницы с мужской анатомией. Я перевернула атлас набок и наклонила голову. Как это вообще может…

— А чем ты занимаешься? — Томас заглянул мне через плечо.

Я громко захлопнула атлас.

— Ничем. Ты прав, артерий нет, — солгала я, покраснев. — Чего сидим, кого ждем?

— Давай руку, — сказал он, помахивая ножиком. — Упс!

Нож взлетел в воздух. Когда Томас повернулся, чтобы его поймать, нож упал на кипу книг.

— Дети, вы что там делаете? — загремел Грей с первого этажа.

Я закричала в люк:

— Ничего! Томас книги на полки расставляет. Мы решили воспользоваться экстравагантной новой системой под названием «ал-фа-вит»!

Снизу донеслось приглушенное ругательство и оглушительный раскат хохота. Я обернулась. Томас уже поднял нож и увлеченно вырезал на книжном шкафу наши инициалы. Завтра Томаса здесь не будет. Мы никогда друг друга не увидим. На какой еще дурацкой планете такое возможно?

До того, о чем я думала несколько недель, осталось меньше четырех часов.

— Томас, тебя никто никогда не поцелует, — заявила я. Он посмотрел на меня, по-совиному моргая за толстыми стеклами очков. — И меня тоже.

— Ладно, — сказал он и шумно вздохнул. — Приступим, что ли.

Мы встали, что оказалось нелегко, — за лето я вытянулась на целую милю. Чердак был низкий, мне пришлось пригнуться, и все равно я была гораздо выше Томаса. Он вскарабкался на груду книг, чтобы наши губы оказались на одной высоте, и наклонился вперед. Я втянула арахисовое масло, застрявшее на брекетах. И-и раз…

— Ай!

Лбом Томас заехал мне в подбородок — книжная груда под ним разъехалась. Мы замахали руками, хватаясь друг за друга, и грохнулись на стеллажи. Мы еще не успели подняться на ноги, когда вошел гневный Грей и согнал нас вниз, а оттуда — в сад. Его руки так и летали в воздухе, как большие волосатые бабочки.

— Там дождь, — попробовала заканючить я. Мы живем на побережье, промокать мне не в новинку, но хотелось услышать, чем ответит Грей.

— А ты двенадцатилетняя девчонка, а не Злая Ведьма Запада, — прогудел он и захлопнул дверь. Я хихикнула.

На крыльце мы в нерешительности остановились. Воздух был пропитан влагой. Томас взглянул на меня — очки перемазаны, волосы закурчавились от влажности, — сжал руку в кулак и выставил мизинец.

Салют, условный знак, обещание.

— К тебе? — спросил он. Я не знала, что он имеет в виду — уединиться в моей комнате для поцелуя или клятвы на крови.