*  *  *

Ну, что будет дальше, уже понятно. С самых похорон меня бросает во времени все ближе и ближе к смерти Грея. Четыре временных тоннеля за три дня — их интенсивность и частота появления оставили меня в состоянии легкой дурноты. Я знаю только, что сегодня суббота и на сегодня назначена вечеринка, и то потому, что Нед, расхаживая по кухне и сооружая сандвич с беконом, поинтересовался, не одолжить ли мне на вечер подводку для глаз.

От путешествий во времени у меня десинхроноз и нудная, навязчивая головная боль, а во рту затхлый привкус. Я сижу в «Книжном амбаре». В сумраке таится натекшая лужицей темная материя. Папа кряхтит. Он крадучись ходит между стеллажей вблизи письменного стола, а я усердно печатаю. Компьютер настолько медленный, что щелкает и жужжит между ударами клавиш.

А после каждого щелчка и жужжания раздается папино кряхтенье.

Это ужасно действует на нервы. Особенно потому, что я вовсе не ввожу в ведомость номера и суммы чеков; все эти щелчки и жужжание — новое письмо миз Эдеванми. На мой первый имей она не ответила. Интересно, за что электронная почта на меня ополчилась?

Я хочу, чтобы пальцы летали по клавиатуре, рассказывая все, что случилось: от зонированных экранов до яблонь и как Вельтшмерцианово исключение вышло из-под контроля. Я точно знаю, каким будет следующий тоннель и когда он откроется: сегодня, во время праздника.

Разве не к тому шло целое лето? Неотвратимо?

Я хочу понять, как это остановить. У меня пять часов, и, независимо от эссе, сделать это нужно без щелканья, жужжания и вздрагиваний.

Щелк.

Ж-ж-ж.

Ой.

— Гхм-гхм, Готти…

Перед столом стоит папа, нервно переминаясь с ноги на ногу. Я машинально прикрыла тетрадь.

— Я почти закончила, жду, пока компьютер сохранит, — солгала я, кивнув на список по другую сторону клавиатуры.

— А, вот как, — кивнул он, вытянул другой стул и присел, подтянув брючины. Он снова ходит в красных «Конверс», лицо серьезное — с таким лицом он объявлял о приезде Томаса. С таким лицом он вышел в больничный коридор в сентябре прошлого года и сказал нам, что мы можем ехать домой.

— Марго, — официально начал папа, откашлялся, подхватил Умляута, посадил на колени и начал гладить. Он принес котенка на работу?! — Готти, Liebling…

Я ждала, вертя в пальцах ручку и скроив мину невинного подростка, который вовсе и не разрушает материю реальности.

— Нед видел, как Томас выходил из твоей комнаты в прошлое воскресенье. Утром.

Невероятно. И папа ждал почти неделю, прежде чем со мной заговорить? Грей вошел бы прямо в спальню в разгар событий и выдрал бы нас за уши.

— Надо мне говорить с тобой… — продолжительное кряхтенье. — Du Spinner[?], конечно же я обязан поговорить с тобой о вас с Томасом.

Я испытала неописуемое облечение, поняв, что папа собирается заговорить о сексе. И тут же меня передернуло: фу, с папой — и о сексе! Я не могу это слушать. Мне захотелось залечь в темной комнате на несколько часов и как следует проблеваться. Это неожиданно подействовало на меня умиротворяюще.

— Все нормально, мы не… — заторопилась я, широко улыбаясь.

Мы, правда, нет — по крайней мере я так думаю. Временные тоннели выхватывают меня из реальности и вбрасывают обратно, поэтому я толком не знаю, что происходило после пляжа, яблони и ванны. Томас уезжает, и он мне врал.

«Голубое пламя гаснет, чуть тронув бумагу», — написал Грей обо мне в своем дневнике.