«Голубое пламя гаснет, чуть тронув бумагу», — написал Грей обо мне в своем дневнике. Я не такая вспыльчивая, как он, я негодный фейерверк, который затухает после первого же шипения. Я верна себе, упрямая и непрощающая. Обидевшаяся на Соф за то, что перестала меня понимать, обидевшаяся на Неда за то, что он счастлив, обидевшаяся на мать за то, что она умерла. Я не хочу обижаться на Томаса за то, что он уезжает, но я не знаю, кто мы друг для друга.

— Мы не… — повторила я папе. — А если и да, то совсем недавно. Я в курсе всех технических подробностей, так что, гм…

— А, — папа кивнул. Я надеялась, что он покряхтит и пойдет восвояси, и даст мне спокойно помереть от унижения, но он продолжал сидеть. Я приготовилась к редкой нотации, когда папа начинает шипеть и пыхтеть, как рассерженный гусь, но он только прибавил: — Всегда лучше убедиться, потому что мы с твоей мамой… не знали о Empfängnisverhütung[?].

Я осторожно кивнула. Да, они явно не знали, Нед — эмпирическое тому доказательство.

— А еще, — продолжал просиявший папа, — у нас уже нет комнат, куда класть детишек!

Тут уже крякнула я.

— Папа, это сейчас шутка была? Типа той, про утку?

— У нее одна лапа такая же, — засмеялся папа, промокнув глаза над своей любимой концовкой. Я вытаращила глаза (больно, кстати). Семнадцать лет слышу шуточку: «Какая разница между уткой?» — и до сих пор не понимаю юмора, зато папа — и Грей — всю жизнь катались по полу от хохота.

Я сделала движение ручкой, будто маленьким копьем, в надежде, что папа пойдет заниматься делом и я смогу остаться наедине со своей головной болью, но он сидел и смеялся. Я много месяцев не видела, как папа смеется. Хороший знак.

— С Недом не знали, я имел в виду. Во второй раз знали, конечно, что родишься ты, — продолжал папа, не обращая внимания на мои гримасы. Может, это у него хитрый план — шокировать меня разговором о зачатии, чтобы я при Томасе сидела, крепко сжав колени. — Но все равно…

— Пап, я знаю, — поторопила я его. Я уже отказалась от мысли о банановом торте в сумке.

— А может, и нет, — строптиво сказал он. — Я видел, в своей комнате ты повесила вашу с мамой фотографию. Поэтому ты и это с волосами?

Я смущенно потыкала в прическу и неопределенно дернула плечом — ни да, ни нет.

Папа посмотрел на Умляута у себя на коленях и втянул воздух сквозь зубы.

— Знаешь, ты стала полным сюрпризом…

— Сюрпризом?

— М-м-м. Я же был в академическом отпуске, и мама тоже, в Сент-Мартинс. Мы хотели вернуться в Лондон с Недом, но тут, — папа забавно присвистнул и показал руками взрыв, отчего у Умляута шерсть встала дыбом, — все изменилось. На свет должна была появиться Готти. Хотя мы уже все знали, — он покряхтел, — но знание не всегда помогает в этих вещах. Поэтому лучше, чтобы Томас спал в своей комнате.

Это кто еще из нас сюрприз, пап… Всю мою жизнь само собой разумелось, что после рождения Неда жизнь малость сбилась с курса, и папа с мамой решили: почему бы им, вчерашним тинейджерам, не пожениться и не родить второго? Работать у Грея в «Книжном амбаре» и жить в Холкси. Всегда. Единственное, что никто не мог предугадать, — мамину смерть.

Никто мне не рассказывал, что у них были планы. Я впервые узнаю, что они хотели большего.

Они никогда не говорили, что их планам помешала я.

— Как это называется — восточное колесо? — спросил папа.

— А?

— Твоя мама бросила палочку через плечо и прошлась восточным колесом, когда узнала о тебе, — кивнул он, вспоминая. Я не единственная, кто забывается в прошлом, только папе не нужны временные тоннели.