|
Сьюки заменяла им Оттоманскую империю. — И кто же ей позволил уйти, миссис Белфлауэр? — Я, миссис Биссетт. — У вас прав таких нету здесь командовать. — A у вас нет права указывать, есть у меня права или нет. Внезапно матушка обернулась и топнула ногой. — Замолчите! Вы обе! — Да я что, — пролепетала Биссетт, и мы все трое удивленно воззрились на матушку. — Накройте стол к чаю, миссис Белфлауэр, а ты, Джонни, иди со мной. — Мать быстро направилась к двери, я послушно последовал за ней, оставив Биссетт и кухарку, внезапно сблизившихся благодаря общей обиде. Из старой половины дома мы перешли в новую, в обширный холл, откуда двери вели в общую комнату и столовую для завтраков, где обычно устраивались трапезы (кроме, как ни странно, завтраков — их накрывали в малой гостиной). Когда мы вошли в столовую, я попросил: — Расскажи мне о Лондоне. — Да что вы все, сговорились свести меня с ума? — крикнула матушка. Потом, обернувшись, обняла меня. — Прости,, Джонни. Ты не виноват. Мы сели за стол, и она продолжила: — Я жила там раньше. Вот и все. — Когда? Я думал, мы всегда жили здесь. — Это было до твоего рождения. — Расскажи, что было до моего рождения. Тут вошла миссис Белфлауэр и принялась расставлять на столе приборы. — Поговорим об этом позже. — А что этот человек говорил о моем отце? У меня ведь не было отца, правда? Я заметил, как напряглась спина миссис Белфлауэр, которая ставила чайник на пристенный стол. Мать посмотрела на меня с упреком, а я вместе с раскаянием испытал и извращенное удовольствие оттого, что мои вопросы ее огорчают. Один раз, я слышал, обо мне сказали: «Бедный парнишка, растет без отца», — не унимался я. — Выходит, это правда? — Спасибо, миссис Белфлауэр, — сказала матушка. — Остальное я сделаю сама. — Когда та вышла, матушка спросила: — От кого ты это слышал, Джонни? — Кто-то шепнул Биссетт в свечной лавке. Ну, расскажи! Мать сплела и расплела пальцы. — Когда подрастешь, — произнесла она наконец. — Когда? На Рождество? — Не в это. — Значит, на следующее? — Нет, дорогой. Может, еще на следующее. Тридцать месяцев! Отложила бы еще на тридцать лет! Я ее уговаривал, но она не соглашалась ни перенести этот разговор на более ранний срок, ни выслушивать дальше мои вопросы. Когда миссис Белфлауэр вернулась и убрала со стола, матушка попросила ее принести из малой гостиной письменный прибор и шкатулку для писем, и мы перешли в общую комнату — светлое помещение, из окон которого была хорошо видна Хай-стрит. Затем она открыла секретер и вынула книгу для записей, которой пользовалась, составляя письма, — так было принято во времена, предшествовавшие почте за пенни. |
