– Безвыходных лабиринтов не бывает, – твердо сказала Варвара. – Потому что тогда они называются по‑другому.

– Так и вообще не бывает ничего безвыходного. Так говорят, когда имеется ограниченное число решений и каждое – хуже некуда. Так и у меня с самого начала и до сего момента.

– Это когда вас, совсем маленького, отправили с Земли?

– Если бы с Земли! С Ван‑Джуды. Мама… в общем, с мамой произошло несчастье. Отец решил отослать меня к своей сестре, благо у нее уже была двойня чуть постарше. Да и командиром на "пюсике" была женщина, лету – недели две… Стартовали. А на одном из промежуточных буев нас сбила нефиксируемая масса. Тоже легенды, может, слыхали? Чтобы уйти в подпространство, корабль должен отойти от буйка, где он заправлялся, и вообще очутиться подальше от источников гравитационного поля. Мы отошли, включились в режим перехода, и тут приборы показали приближение какой‑то массы.

Варвара припомнила свои в высшей степени тягостные впечатления после сигнала "режим субпространственного перехода". Единственная радость – что все это происходило достаточно быстро. Когда же их успели сбить?

– И вы упали обратно на Ван‑Джуду? – спросила она.

– О ч‑черные небеса Вселенной! Да как мы могли на нее упасть? Конечно нет. Сбили – это вышибли из режима. Так что в следующей зоне мы выскочили из субпространства не рядом с буем, а где‑то в шести световых годах от него.

Она знала, что это – самое страшное, что может приключиться во время полета. Так вот и появляются космические "летучие голландцы".

– Ну, разумеется, у нас были трехгодичные запасы – с расчетом на анабиозные камеры. Но нашему сигналу SOS предстояло добираться до ретранслятора вдвое дольше, и к тому же мне было всего несколько месяцев, а на таких малышей анабиозная камера не рассчитана… Вот это и называется безвыходной ситуацией, когда надо продержаться вдвое дольше, чем идет сам сигнал.

– А потом еще искать вас…

– Ну, это уже проблема двух‑трех недель – мы же точно указывали свои координаты. Подгреб бы спасатель с двойными энергобаками… Да он в конце концов и подгреб. Не в том дело…

И по тому, как он запинался. Варвара вдруг поняла, что Вуковуд очень редко – а может, и никогда – рассказывает свою историю.

– Не надо больше, – сказала она.

– Да что там… Короче, она осталась со мной, а остальных уложила в анабиоз. И долго‑долго считала… А когда просчитала все в триста тридцать третий раз, то отключила питание от общей камеры. И стала меня растить. Я помню, что мы очень весело с ней играли – собственно говоря, нам больше и делать было нечего. А когда я засыпал, она опять считала. Под конец она стала говорить со мной на своем родном, старинном языке, и называла меня Джоном, а не Иваном, и говорила, что как‑нибудь я усну, а меня разбудят незнакомые люди. Обязательно разбудят – так и звала меня: Вуки, пробужденный… А когда мне исполнилось четыре с половиной, она и меня уложила в камеру. Два года я проспал, чуть ли не день в день. И разбудили.

– А… она?

– А она сосчитала точно, чтобы хватило мне одному. С тех пор я боюсь снотворного, да и на Большой Земле мне как‑то неуютно… Шумно, многолюдно.

– А летать не боитесь?

– Да как‑то нет…

Сейчас вернутся наши и станет шумно и многолюдно. А если не вернутся? Если так же, как эти…

– Вуковуд, прошло только полночи. Что же все‑таки делать?

– Ждать. Отоспятся Чары с Боровиковым, рассветет, если связь с восходом не восстановится, может быть, просто поднимем один из кораблей.

– Гениально…

И в этот момент в шлюзовой грохнуло.