|
В надежде проявить себя нанялся штурманом на паром. По ночам ему снилось, как он сражается с дикарями, покоряет бури и спасает беззащитных людей, а когда паром, перевозивший восемь сотен паломников, получил брешь и начал тонуть, Джим трусливо отвернулся от пассажиров и сбежал с другими членами экипажа. «Боже мой! Эта гнилая переборка через минуту рухнет, и проклятая посудина вместе с нами пойдёт ко дну, словно глыба свинца!» Паром каким-то чудом уцелел, и паломники выжили. Воспоминания о том дне превратились для Джима в кошмар, хотя, в сущности, его угнетала не собственная трусость, а то, что он упустил верную возможность стать героем. Джим отправился скитаться по миру. Поработал помощником владельца рисовой фабрики, курьером у судового поставщика, морским клерком, послужил у торговцев тиковым деревом, а под конец угодил в дикую азиатскую страну Патюзан – возглавил там станцию торговой фирмы. Джим поселился на берегу реки Бату-Кринг, и мне так понравилось её описание, что я полезла в «Гугл» за фотографиями, однако никакой Бату-Кринг не нашла. Мои запросы упрямо выводили на Конрада и его роман, в лучшем случае я находила малайзийские пещеры Бату. Возможно, эти пещеры были как-то связаны с рекой, но, увлечённая романом, я не вникала в подробности.
В Патюзане Джим принял участие в междоусобной войне. Удачливый и смелый, он стал вождём туземцев. Его испугались враги, к нему пошли за советом из самых отдалённых поселений, а потом все дружно признали его живым полубогом и сочинили про него множество легенд. Закончилось всё довольно печально, но главного Джим добился – увлёк меня историей. Не помешали даже выспренные фразы вроде: «Раньше чем я успел опомниться, он снова заговорил, глядя прямо перед собой, словно читая письмена, начертанные на лике ночи». Да, такого у Конрада оказалось много, но книга мне понравилась, и я была благодарна «я таджику» за одно только знакомство с «Лордом Джимом». Настя пожалела, что в прошлом году начала наше расследование. Я утомила её разговорами про старика Смирнова. На последнее собрание в штаб-квартире она не пришла. А вот Глеб пришёл – ему было одиноко в пустующем доме. Даже Гаммер отметил, что я стала немножко одержимой, и тут же извинился за свои слова – сказал, что быть одержимой приключениями совсем неплохо. Я подумала, что Настя с Гаммером правы, и согласилась отвлечься от «я таджика» – сказала маме, что схожу за пирожками в Юдиттен. В Юдиттене, на Тенистой аллее, стояло подворье женского монастыря. Сам монастырь располагался в Изобильном, километрах в пятидесяти от Калининграда, а на подворье ночевали паломники, и мне это казалось символичным, ведь в четырнадцатом веке туда на паломничество съезжались рыцари, хотя их христианство, конечно, отличалось от нашего. Раньше подворье было орденской кирхой, и её украшали настенная роспись, деревянный амвон для проповедников и деревянная Мадонна, а теперь они пропали. Зато там продавали монастырскую выпечку. Мама заказывала на подворье что-нибудь вкусненькое, если уставала от готовки и хотела отдохнуть. Такие дни в почтовой станции объявлялись монастырскими. Обычно мама сама шла на Тенистую аллею, а сегодня с радостью доверилась мне, но попросила взять кого-нибудь в помощь – пирожков предстояло нести много. В итоге все пирожки нёс Гаммер, и мы с ними хорошо погуляли по Юдиттену – разумеется, до того, как он нагрузился пирожками. Гаммер любил этот район. В седьмом классе мы с ним постоянно ходили сюда встречать закат, и Настя в шутку называла нас парочкой. У Гаммера тут было своё место паломничества – магазин «Брусничка» на улице Брусничной. Магазин самый обычный, ничего исключительного, но Гаммер с придыханием называл его культовым и каждый раз повторял, что «Брусничка» первая открыла Калининграду чипсы «Доритос». А ещё в Юдиттене Гаммер чувствовал советский вайб, включал на смартфоне Виктора Цоя или Бориса Рыжего, и мы бродили по Тенистой аллее под их голоса. |
