Но я, тянул и тянул его за руку. Мне непонятна была логика моего приятеля. Явно же было видно, что тоненькая ветка с куста можжевельника, натянутая как струна уходит в болотную грязь. И за нее держится утопленник. Не может быть тысячу лет можжевельнику. Вот, что не мог я членораздельно втолковать своему другу. Логика в моих рассуждениях была, а слов не находилась. Я еще раз со страхом оглянулся назад. Рот утопленника был открыт в немом крике, но ни одного звука не вырывалось оттуда. Он еще раз сморгнул, и мне показалось, что по его щеке скатилась слеза. Я насильно развернул своего друга в обратную сторону.

– Он живой!

Данила долго всматривался в утопленника, но у того не дрогнул ни один мускул на лице, и только зрачки глаз стали еще больше.

– Не смотри на него, – посоветовал мне мой дружок, – а то еще ночью приснится.

Мой приятель поднял икону и подтолкнул меня в спину.

– Пошли!

Пару раз оглянувшись назад, я взялся за слегу. Хорошо, что мы по дурости не полезли в самую трясину, вот был бы подарок деду с бабкой, когда бы я вечером не явился домой. Обратная дорога, мне показалась дорогой в рай. Не успели мы пройти и пятидесяти шагов, как за нашей спиной раздался душераздирающий крик. Ничего подобного в своей жизни мне не приходилось слышать. Это был и вой, и мольба, и ярость, и прощальный клич раненого насмерть животного.

– Ско…о…ты!

Мне показалось, нас пригвоздили к позорному столбу, мы моментально приросли к месту. Голос несся с того островка, который мы с Данилой покинули минуту назад.

– Живой! – обрадовано засмеялся Данила. Счастливый смех его прервался рассуждениями, – А я еще подумал давеча, рот открыл гад и не орет! Гордый какой! Задарма спасай его!

– Так ты знал, что он не утопленник?

– Конечно. А ты разве не видал, как он глазами подмаргивал, вытащи, мол, его?

– И мы так бы и ушли, оставив его умирать?

– Ты, че? Ты за кого меня принимаешь? – обиделся Данила. – Икону спрятали бы в лесу, потом вернулись!

– А если бы он ее обратно потребовал?

Мой дружок смотрел на меня, как на несмышленого. На все случаи жизни у него были запасены отговорки.

– Мы бы ему сказали, что икону, того, два наших самых верных дружка уже в милицию поволокли, пусть идет проверяет.

– А теперь?

– Раз, зовет, надо возвращаться. А то еще правду утопнет, дурак!

Я с тревогой смотрел на покинутый нами островок. Торчит ли голова по-прежнему или скрылась под водой, отсюда не было видно. Мы с Данилой почапали обратно. Когда мы вылезли на сушу и глянули за куст можжевельника, у меня отлегло от сердца. Утопленник крепко держался за ветку. Я думал, что Данила сразу протянет ему слегу, а он сел прямо напротив головы и грозно рявкнул:

– Ну…у…у, рассказывай! Ты кто?

– Я не…е…мой! – неожиданно заявил утопленник.

Похоже, от долгого сидения в болоте у него поехала крыша.

– Ну, если ты немой, тогда я глухой! – заявил мой дружок. – Как тебя звать?

– Зе…е…нон!

– И откуда ты такой?

– Из «Бо…ль…ших ка…банов».

Мы с Данилой молча переглянулись. В том положении, в котором находился потенциальный ходок на тот свет, ему бы лучше не врать. Похоже, никакого разговора не получалось. Данила скептически посмотрел на лживую голову и сурово заявил:

– Вытащить, мы тебя вытащим… Но не задаром.