— Морские команды знаешь? — прокричал он.

Свисток приоткрыл один глаз.

— Мы уже утонули? — жалобно пропищал он.

— Морские команды! — снова крикнул Пётр, выплёвывая горько-солёную морскую воду. — На тебя вся надежда!

Свисток открыл второй глаз.

— Давно бы так! — пискнул он.

Его тонкий голосок не мог перекрыть рёв ужасной бури, но он пробивался сквозь грохот и треск, как пробивается тонкое сверло через толщу металла. Впрочем, вопреки обыкновению, Свисток не стал пускаться в долгие разговоры и пререкания: он шевельнулся у Петра в руке, вытянулся в прямую линию и снова свернулся улиткой, но немного не так, как свернул его когда-то Пётр. Теперь он не просто напоминал боцманскую дудку — он стал ею. Пётр поднёс дудку к губам и свистнул, вложив в этот свист все свои силы.

Он не пытался выдуть из дудки какой-то особенный сигнал, положившись на умение Свистка. И Свисток не подвёл: над гибнущим кораблём разнеслась пронзительная прерывистая трель, отлично различимая даже сквозь рёв и грохот бури.

И случилось чудо. Беспорядочная суета на палубе внезапно прекратилась. Матросы на мгновение замерли в странных позах, а затем снова забегали, но теперь эта беготня больше не напоминала бестолковое копошение муравьёв на развалинах родного муравейника. Каждый знал, что делать, и каждый делал, что мог. Застучали топоры, и через несколько мгновений поваленная мачта была сброшена с борта в кипящую штормовую воду. За ней с поистине волшебной скоростью последовали две другие. «Каракатица» сразу выпрямилась и заплясала на волнах, как пробка. Боцманская дудка в руках Петра продолжала пронзительно, резко свистеть, подавая команды, которые выполнялись с удивительной быстротой и чёткостью. Тяжёлые вёсла одновременно | погрузились в пенные буруны и слаженно заработали, разворачивая судно носом к ветру. Ещё одна водяная гора, втрое больше и страшнее предыдущей, нависла над кораблём, но он уже развернулся, подставив напору урагана острый нос, с которого свисали разлохмаченные обрывки верёвок. Волна подняла его, норовя опрокинуть, бушприт целиком зарылся в бурлящую воду; потом гребень волны сломался, обрушившись на палубу с неимоверным грохотом и плеском. Пётр увидел капитана, который из последних сил цеплялся за деревянную стойку корабельного оракула. Рулевой на корме геройски боролся с норовящим вырваться из рук рогатым штурвалом, удерживая судно на курсе, по палубе текли пенные струи и прыгали крупные градины.

Еще один беспощадный удар заставил «Каракатицу» вздрогнуть от носа до кормы. Петра всё-таки перебросило через перила мостика. Он упал на палубу, больно ударившись локтем и коленом, но при этом ухитрился не выпустить боцманскую дудку. Волна накрыла его с головой, проволокла через всю палубу и разочарованно схлынула, уйдя в шпигаты. Хрипя, отплёвываясь и жадно хватая воздух разинутым ртом, Пётр сел, прислонившись спиной к фальшборту. Под руку ему подвернулся мокрый обрывок линя; Пётр с трудом пробрался на середину палубы, привязал себя к обрубку мачты и снова поднёс к губам солёную от морской воды медь…

…Колдовской шторм закончился так же внезапно, как и начался. Пётр не знал, сколько прошло времени, но, взглянув на очистившееся небо, с удивлением увидел, что солнце уже далеко перевалило за полдень и начало клониться к горизонту. Ветер стих, океан в предзакатных лучах сверкал, как полированная бронза, и только крупные градины, медленно таявшие на опустевшей палубе «Каракатицы», напоминали о недавнем безумстве стихии.

Кораблю досталось крепко. Мачты отсутствовали, фальшборт был разнесён в щепки.