Я же из тех времен, когда носок заштопать, пуговки пришить, свитерок связать, из старого маминого платья выкроить себе новую юбочку было нормально и похвально.

Я же еще помню, что заледеневшая ножка Буша – это не только действующая модель каменного топора неандертальца, но и в перспективе прекрасный обед из трех блюд: супчик, котлетки и заливное. А те носки, которые уже не поддаются штопке, можно разрезать ножницами по спирали на тонкие длинные ленточки, скрутить их в пряжу и связать жилетку. Или хотя бы половичок, если цветовая палитра носков избыточно разнообразна.

Я, знаете, эту память, а с ней и навыки, периодически ревизую, потому что боюсь утратить. Как без них потом выживать в постапокалипсис, например, или после захвата планеты Чужими? Где я новые носки возьму, когда вместо ларьков повсюду вражеские летающие тарелки стоять будут? Кто мне готовые суши доставит, зомбак на велике?

Резвая мо`лодежь фыркает, говорит, что старые добрые умения утратили актуальность. Ага, ага. Посмотрю я на них, если что. И ведь даже глобальная катастрофа не нужна, достаточно перманентного безденежья – и все, хана криворуким фанатам интернет-маркетплейсов и онлайн-кормушек с доставкой. Святой Кэшбек их не спасет: вымрут.

Дойдя в своих рассуждениях до этого вывода, я закономерно вспомнила того представителя резвой мо`лодежи, который, возможно, уже вымер. В смысле, покинул этот мир, шагнув за грань с десятого этажа. Или был с него сброшен – пока непонятно. Возможно, полиция со своими экспертами сумеет прояснить это обстоятельство, как следует изучив видеозапись с камеры Генриха Львовича.

Но чем я хуже полиции, разве у меня нет своих экспертов?

Я перекусила нитку, воткнула в катушку иголку, сняла с деревянного грибка добросовестно заштопанный носок и, убрав в сторону шкатулку со швейными принадлежностями, открыла список контактов в своем смартфоне.

Мне нужен был Леха. В последний раз мы общались с полгода назад – выяснив это по датам переписки в мессенджере, я ощутила укол совести. Но есть связи, которые срока годности не имеют, время их не истирает, и наши с Лехой отношения из их числа.

Мы познакомились лет сто назад (на самом деле – двадцать), когда я еще работала на телевидении и вела «гостевые» программы в прямом эфире. Леха тогда только создал свой поисково-спасательный отряд, и он сразу же прогремел. Ребята быстро и успешно разыскали одного за другим сразу нескольких «потеряшек»: убежавшего из дома подростка, заблудившуюся в предгорном лесу малолетнюю дочь пары неорганизованных туристов и забывшего дорогу к дому дедушку с деменцией.

У Лехи имелась куча полезных навыков и специфических знаний, плюс к тому – искреннее желание помогать слабым и спасать попавших в беду.

Чего у него никогда не было, так это лишнего времени, поэтому я не стала заморачиваться реверансами, просто послала старому приятелю в мессенджер видео Генриха Львовича, дополнив его коротким текстом: «Леш, привет, глянь видос. Задний план. Что скажешь? Чел живой или нет?»

Через пять минут мне в ответ прилетело: «Здоров. Риал видео, не фейк?», потом: «Качество фиговое, лучше нет?» и после: «А в другом ракурсе?»

Я ответила на все вопросы разом: «Нет, нет и нет».

Еще через пять минут, наверняка потребовавшиеся Лехе, чтобы пересмотреть видеозапись, мессенджер снова пискнул, приняв сообщение: «Скорее мертв, чем жив».

Я отправила вопросительный знак, давая понять, что прошу объяснений.

«На ноги смотри, – написал мне Леха. – Они не гнутся. А у парашютистов как? Ты ж прыгала».

Я действительно прыгала с парашютом. Один-единственный раз в жизни. Зачем – до сих пор не понимаю, хотя задаваться этим вопросом (в крайне ругательной формулировке) начала с того самого момента, как оказалась в воздухе.