Он шагнул к двери, но я снова его удержала:

– Что еще за голубой приятель? Виктор разве из этих, которых нельзя называть?

– О чем ты? – Сын озадаченно моргнул, потом понял и захихикал: – Нет, мам, тот его приятель просто был в голубом. Джинсы, рубашка, кроссовки, даже бейсболка – все в один цвет, такой нарядный, прям джентльмен, смотреть противно. Ну же, отпусти меня!

Он щелкнул замком, толкнул дверь и убежал.

Я прошла в комнату за оставленным на тумбочке у кровати мобильным, позвонила ему и спросила:

– А когда это было?

– Что? – Сын уже забыл, о чем мы говорили.

Оно и понятно: в трубке фоном звенел девичий смех, сын явно не зря торопился – его ждали.

– Когда именно в машину Виктора садился джентльмен в голубом?

– А я помню? Мам, какая разница… Кажется, в четверг. Мы с Анькой как раз… Да, точно, утром в четверг.

Анька, значит. Ну ладно. Не голубой приятель, уже хорошо.

Я вернула на тумбочку телефон, взяла оставленное там блюдо, прошла с ним в кухню. Муж, сидящий за пустым столом, посмотрел на меня жалобным взглядом котика из «Шрека».

– Ой, прости, сейчас нажарю еще оладий, – спохватилась я.

И на время приготовления и поедания пищи забыла о расследовании.

После завтрака я села работать, потому что новый детектив сам себя не напишет. И так увлеклась другой историей, никак не связанной с нашим Олегом, что не обратила внимания на сердитое гудение мобильного, переведенного в режим вибрации – чтобы не мешал творческому процессу.

– Телефон звонит, – подсказал муж, тоже ловко колотя пальцами по клавиатуре.

– Телефон не может не звонить, – пробормотала я, не открывая взгляд от монитора.

Колян понял, что из объятий музы меня так просто не вырвет, и сам схватил мой мобильный:

– Слушаю!

– И повинуюсь, – пробормотала я.

Муж захохотал и поместил руку с телефоном передо мной, закрыв строчки текста на мониторе. Я очнулась, взяла аппарат и тоже сказала:

– Слушаю!

– Но никогда не повинуюсь, – ехидно заметил Колян и вернулся к работе.

– Доброе утро, – произнес тетин голос в трубке.

Тон был, как у ослика Иа: печально-кроткий, но с язвительной ноткой плохо скрытого упрека. Поэтому я прямо спросила:

– А что не так?

– Елена, где твои манеры? – посетовала тетушка. – Ты должна была ответить, что утро доброе, а я бы тогда сказала: «Да, но не для всех. К некоторым из нас планида нынче жестока…»

– А давай сразу о тех, к кому сегодня жестока планида? У меня завал с работой.

– Приходила Марфинька. – Тетушка сменила голос обиженного ослика на свой нормальный. Резоны понимает: всю жизнь была ответственным работником. – Она страдает…

Я не удержалась и фыркнула. Марфинька – актриса, и не из худших. Она всегда найдет повод мастерски изобразить сильные чувства.

Помню я, как она страдала, когда мы коллегиально выбрали к пасте соус болоньезе, а не ее любимый бешамель. Были и вздохи, и стоны, и заламывание рук, и одинокая хрустальная слезинка на трясущейся щечке…

Но старость заслуживает уважения, поэтому я спросила:

– И по какому же поводу Марфа Ивановна страдает?

– Мы произвели разбор домашнего задания в ее отсутствие, а она ведь тоже подготовилась, проанализировала фотографии из квартиры Олега.

– И? – Мне стало интересно.

– И сделала это оригинально, в своей манере.