Пришлось залезть в интернет и глянуть ролики по запросу «Ноги парашютистов в полете».

Стало понятно, что имел в виду Леха.

У парашютистов на видео в интернете ноги были согнуты в коленях, а у персонажа на записи Генриха Львовича – прямые как палки.

«Может, высота не та?» – написала я Лехе.

Есть же, наверное, разница между свободным падением с двух километров и с десятого этажа.

«И он босиком», – пришел ответ моего эксперта.

Тут уже мне пришлось пересмотреть видеозапись и подумать.

Действительно, как это я раньше не обратила на это внимания? Ступни выпавшего из заброшки персонажа были маленькими и белыми. Качество видео, снятого с большого расстояния, не позволяло разглядеть, босиком он или просто в светлых носках, но никакой обуви на нем точно не имелось. Кроссовки или ботинки смотрелись бы заметным утолщением на ногах.

И что из этого?

Разве не мог самоубийца перед прыжком разуться? Рюкзак же оставил.

Но он не разделся, значит, не ассоциировал предстоящий полет с прыжком в воду, тогда зачем было разуваться?

И – кстати! – никакой обуви на десятом этаже не нашли.

Может, ее утащил залетный бомж?

Но тогда почему он не унес и рюкзак, о котором Чайковский обмолвился, что тот хороший, недешевый – из натуральной кожи?

А вот если вниз летел не живой человек, отсутствие у него обувки можно объяснить.

Если его убили раздетым (тут мне вспомнилась дикая и одновременно поразительно стройная версия Ирки про сатанинский обряд), то кое‑как натянуть потом на труп спортивный костюм особого труда бы не составило, а вот обуть его – это уже задача посложнее. Нынче самая популярная обувь у людей любого пола и возраста – кроссовки на шнурках, а их на себе‑то затянуть и завязать непростое дело, что уж говорить о чужих окоченевших конечностях…

Решив, что поняла логику эксперта, я написала Лехе «Помог, спсб», получила в ответ «Всегда пжлст» и решила, что на этом надо пока остановиться.

Определенно, не следовало уделять чужому и не факт, что живому, человеку больше внимания, чем своим родным и любимым.

Вечер в семейном кругу прошел спокойно, мирно, приятно. Жаль, что нельзя было сказать того же о новом утре.

Не помню, чтобы я хоть раз в жизни пробудилась от обращенных ко мне ласковых слов: «Вставай, красавица, проснись!». Разрывался будильник, вопил телефон, стучали и звонили в дверь незваные гости, хныкал ребенок, приставал соскучившийся муж, терся мордой голодный кот – это все было. Из более экзотического – однажды меня разбудила шлепнувшаяся с потолка капля, ознаменовавшая начало великого потопа, устроенного соседями сверху, а как‑то раз сладострастно лизнула корова, с неясной целью протиснувшая морду в окошко палатки.

На этот раз я была выдернута из уютного утреннего сна гневным воплем.

Орала женщина, что могло бы меня успокоить, ведь у нас в семье я единственная представительница слабого пола. Значит, драма разворачивается не в нашей квартире, а где‑то в ближних пределах – у соседей или во дворе.

Вот только голос орущей женщины был мне смутно знаком, так что игнорировать ее вопли, спрятав голову в треуголке из подушки, я не смогла.

Муж тоже проснулся и стоял у окна.

– Это кто там так орет? – недовольно спросила я, выбираясь из кровати и воздвигаясь рядом.

– Крашеная блондинка кричит на натуральную брюнетку, – слишком уж лаконично обрисовал ситуацию Колян.