– Я тотчас же распоряжусь, – сказал Аллан Мак‑Олей, вставая с места и подходя ближе. – Я люблю сэра Дункана Кэмбела; в былые дни мы вместе страдали, и я этого не забыл.

– Милорд, – обратился к графу Ментейту Дункан Кэмбел, – мне прискорбно видеть, что вы, в столь юные годы, дали вовлечь себя в такое отчаянное и мятежное предприятие!

– Я молод, это правда, – отвечал Ментейт, – однако достаточно жил, чтобы уметь отличить добро от зла, верность от мятежа; и чем раньше я вступлюсь за правое дело, тем лучше и дольше послужу ему!

– И вы, мой друг, Аллан Мак‑Олей! – продолжал Дункан, взяв Аллана за руку. – Неужели мы должны называть друг друга врагами, мы, которые столь часто сражались вместе против общего недруга? – Затем, обращаясь к собранию, он добавил:

– Прощайте, господа, многим из вас я искренне желаю добра, и ваш отказ принять условия мирного соглашения глубоко огорчает меня. Пусть всевышний рассудит нас, – произнес он, возведя глаза к небу, – и укажет, кто прав: мы ли в своих мирных побуждениях или те, кто стремится посеять междоусобную распрю!

– Аминь! – отвечал Монтроз. – Пред этим судом мы все готовы предстать.

Дункан Кэмбел покинул зал в сопровождении Аллана Мак‑Олея и лорда Ментейта.

– Вот истый Кэмбел, – сказал ему вслед Монтроз. – Все они таковы: мягко стелют, да жестко спать!

– Простите, милорд, – возразил Эван Дху, – хоть мы и враждуем с его родом, но я не раз имел случай убедиться, что рыцарь Арденвор храбр в бою, честен в мирное время и искренен в своих советах.

– Таков он, несомненно, по своей натуре, – ответил Монтроз, – но сейчас он действует по наущению своего вождя – маркиза, самого лживого человека, когда‑либо жившего на земле. И знаете что, Мак‑Олей, – продолжал он, понизив голос, – дабы он не смутил неопытный ум Ментейта и затуманенный рассудок вашего брата, пошлите к ним музыкантов – музыка мешает уединенной беседе.

– Какие у меня музыканты! – отвечал Мак‑Олей. – Был один‑единственный волынщик, да и тот надорвался, желая перещеголять троих сотоварищей по искусству. Впрочем, я могу послать туда Эннот Лайл с ее арфой. – И он покинул зал, чтобы отдать распоряжение.

Между тем среди собравшихся возник горячий спор о том, кто возьмет на себя опасное поручение сопровождать Дункана на его обратном пути в Инверэри. Невозможно было возложить эту обязанность на кого‑либо из лиц высшего звания, привыкших считать себя по достоинству равными самому Мак‑Каллумору; для прочих, которые не могли выставить ту же отговорку, это поручение все же казалось неприемлемым. Можно было подумать, что замок Инверэри – своего рода долина смерти, такое отвращение выказывали даже наименее знатные вожди при одной мысли приблизиться к нему. После некоторого замешательства истинная причина была наконец высказана, а именно: кто бы из родовитых горцев ни принял на себя это поручение, маркиз, несомненно, затаит против того злобу и при первом же удобном случае заставит его горько раскаяться в своем поступке.

Монтроз, хотя и считал, что предложение перемирия не более как стратегическая уловка со стороны Аргайла, все же не решился отклонить его в присутствии тех, кого оно столь близко касалось; поэтому он предложил возложить это опасное и почетное дело на капитана Дальгетти, не принадлежавшего ни к одному горному клану и не имевшего владений в Верхней Шотландии, на которые могла бы обрушиться месть Аргайла.

– Однако у меня все же есть шея, – откровенно заявил Дальгетти.