– Шагалай, багалай, магалай… а, впрочем, вы в эту фигню все равно не верите. – Безголовый перестает пассировать ладошками, соображая, что не совсем мы из ума выжили. – Але оп!

Высоко в небесах раздается бой курантов, а с места медицинской палатки доносится сладкая песня скрипки.

– Все, что мог, не обессудьте.

В кибитке черной разверзается черная дыра. И из той дыры на свет, на воздух свежий, выходят целехонькие трупы, которые только что по свалке шастали. С головами нормальными, без ран смертельных, даже без царапин кровоточащих. А за ними другие, городские, следуют. И не десять, а сотня. И за той сотней еще сотня, а далее тысяча. Потоком нескончаемым человеческая масса из кибитки валит. К городу направление берет и мимо нашего холмика проходит.

Когда первые в дымке растаяли, мы все поняли.

– Хренотень, – Садовник глаза протирает, на людей, ножками своими топающих, смотрит. – Это как… живые все?

– Живее не бывает. – Безголовый, довольный, что угодил, потирает руки. Лошадка за его спиной весело игогочет, копытами снег роет. Скотина безмозглая, а тоже радуется.

Различаю в колонне здорового Пейпиво. Рядом с ним маршируют ребята из убойного. Прокурорские шаг печатают. За ними Монокль со своими клиентами. Среди многоголовой толпы и Петруха шествует. И секретарша Лидочка. И многие другие. И многие…

– И заметьте, все вполне дееспособные. Даже справочки имеются. Возьмите, лейтенант. Обрадуете мужиков.

Не глядя, принимаю от Безголового толстую папку со справками. Невольно делаю шаг, чтобы догнать недавних товарищей по бою. Но гость неизвестный останавливает:

– Не стоит, лейтенант, сейчас их тревожить. Сами по домам разбредутся. Никто и не вспомнит ничего, будто и не было дня сегодняшнего. Не каждый такое переживет, но уж лучше так, чем никак. Все забудется, перемелется. А там, глядишь, и вы все забудете

– Да, да… глядишь, и забудется…

– А ты на меня так не смотри, – хмыкает шея Безголового. – Придет и твое время мне в глаза посмотреть, тогда и налюбуешься. Каждый из вас чести такой удостоится. Генерал в гражданскую войну только мельком на меня взглянул, до сих пор волосы дыбом кучерявятся. А с тобой не скоро свидимся. Поживи еще, старший лейтенант.

И смеется Безголовый совершенно беззлобно, даже по‑доброму. Хоть убей, не страшно.

Из кибитки черной последняя собачка облезлая выбегает, облаивает всех и, поджав хвост, за мусорные кучи уносится. Словно сигнал дает – Безголовый на коня черного вскакивает, черный плащ сам на плечи его ложится.

– Спасибо, служивые, что помогли исправить работу. Спасибо, что помогли наказать виновного. И на будущее – думайте тем, чем больше всего дорожите, прежде чем в другие миры соваться. А то случится так, как случилось.

Конь черный на мгновение замирает, а Безголовый ко мне склоняется:

– А тебе, Лесик, так скажу. Береги напарницу, пуще глаза береги. Был бы живой, сам бы ее поберег. Да, видно, тебе одному такое счастье. В бронежилете новом.

Взвивается черный скакун, копытами в лед впивается. Прыжком огромным настигает туман белесый и уносит со свалки городской всадника.

Не каждому тот всадник воочию является. Но к каждому рано или поздно приходит. Открывает глаза свои. И если долго‑долго в глаза те смотреть, можно увидеть яркие звезды. Такие яркие, что жить не захочется.

– Хренотень какая, – говорит Садовник, осматривая городскую свалку, на которой густым белым ковром распускаются юные ромашки. – Неужели это все мое?

А чье же еще?

Может быть, ваше?

Если вы чувствуете, что с той стороны экрана, монитора или зеркала за вами кто‑то наблюдает, если чувствуете, что кто‑то с той стороны желает открутить вам голову, – позвоните, а лучше приходите в восьмое отделение милиции, что у городской свалки на краю города.