– Это бабушка. Только вы к ней не приставайте. Она и так…, – Безголовый прекращает щелкать пальцами перед носом впавшей в кому старушки. А ведь женщина такого в своем музее насмотрелась, что могла бы и более спокойно к товарищам без голов относиться. – Не волнуйтесь, отойдет. Как обратно ее в музей поместим, так и отойдет. Лучше познакомьтесь с самым замечательным начальником восьмого отделения, капитаном Угробовым. Если бы не он…

– Знаю, знаю, – гудит Безголовый, – он меня собственноручно расстрелять грозился.

– Больше не повторится, – оправдывается Угробов, не в силах выплюнуть догоревший до губ бычок.

– А это…

– Постой, лейтенант!

Безголовый машет рукой – мол, сам разберусь – и делает шаг к генералу. В собранной на скорую руку каракулевой папахе генерал смотрится на удивление браво и даже героически. Дергает рукой, пытаясь отдать честь незнакомцу.

– Генерал…

– Сухов? Ты?

На генерала жалко смотреть. Морщится, мнется, переступает с ноги на ногу, но руку от каракулевой папахи не отпускает.

– Извините, – говорит. – Не признаю что‑то.

– Генерал! Сухов! Тадыть твою так! – Возбужденность Безголового достигает опасного уровня. – Неужто не узнал? Внимательней смотри! А так? А вот так? А гражданскую помнишь? Да ты что, генерал?

Генерал улыбается робко, но нахмуренные седые брови говорят о том, что память старика подводит.

Безголовый разводит руки и поет гнусавым голосом:

– Девять граммов в сердце, постой, не зови… Вспомнил, а? А не везет генералам в смерти, повезет в любви. Это же я!

И в этот момент на нашего генерала нисходит озарение. Глазки выпучивает, челюсть распахивает, чуть сознание не теряет:

–Ты?.. Ты…

– Узнал? Узнал, тадыть твою так! Ребята… – Безголовый к нам вроде обращается, – это ж… генерал! Сухов! Тадыть его так. Слышишь, а Петруха‑то где? Рыженький такой, вертлявый. За бабами бегал все время.

– Петруха? – Генерал суровеет лицом, и с его правого глаза скатывается слеза. – Нету больше Петрухи. Убили его. Охотники и убили. Нашинковали так, что ни один патологоанатом не соберет.

Безголовый шмыгает тем, чем шмыгают обычные люди. Более точнее сказать не могу, потому как шмыганье, в отсутствие предмета, производящего шмыганье, не есть описанное действие.

– Вот как… Ничего, генерал. Ничего, товарищи.

– Вам, может, и ничего, а на кого нам столько трупов списывать? – Угробов, как начальник восьмого отделения милиции, на чьей территории произошло массовое нарушение закона, слегка раздражен. – Это же сколько полных птеродактилей? Начальство по головке не погладит. Двести или около того трупов, не считая тех, что в городе.

В подтверждение собственных слов Угробов показывает городскую свалку, на которой потихонечку рассасываются тушки Охотников и все еще неприкаянно бродят фигуры обезглавленных граждан.

– Уел, – сокрушается Безголовый. – Правда твоя, капитан с гордой и красивой фамилией. Хорошо…

Странный товарищ, оказавший закону неоценимую помощь, распрямляется, возносит руки к небу и пару минут мается от молчаливого безделья.

– Хорошие вы ребята, – прорывает его после минуты молчания. – Поэтому так сделаем. Все по‑честному, по‑справедливому. И чтоб не обидно каждому. Мне чужого добра, посторонними руками сотворенного, не надо. Возвращаю что не мое. И чтобы потом не говорили – пришел вот, наследил и уехал, не попрощавшись.

Черный плащ Безголового, хоть и не чувствовалось ветра уже, слетает с плеч его, растет на глазах и превращается движениями неуловимыми в кибитку, с полезной площадью метров тридцать.