— Но план этого Мышкина… он же ужасен! — Фырк сел мне на плечо. — Прийти к ним и просить о помощи с лекарствами? Да они же сразу все поймут!

— Не обязательно поймут, — признался я. — Но план действительно рискованный. Слишком прямолинейный.

— Вот! — обрадовался Фырк. — Даже ты это понимаешь! Так откажись! Скажи этому мышиному следователю, чтобы он сам ловил своих преступников!

— Я не сказал, что откажусь, — я усмехнулся. — Я сказал, что план прямолинейный. А это значит, что его можно и нужно улучшить. Сыграть гораздо тоньше.

Я остановился. В голове уже начала выстраиваться другая, более изящная и гораздо более эффективная схема. Схема, в которой я был не просто приманкой, а кукловодом.

Нужна была… наживка получше.

И тут в голове, как вспышка неоновой вывески, всплыло одно имя.

— Кристина, — мысленно произнес я.

— О, да! Кристина! — тут же язвительно протянул Фырк. — Твоя верная фанатка с диванчиком в сестринской! Конечно! Кто же еще сможет помочь бедному адепту в его тайной миссии! Она тебя так любит, что продаст за тебя не только родного дядю, но и всю больницу вместе с главным лекарем! Гениально, двуногий, просто гениально!

Его сарказм был таким густым, что его можно было намазывать на хлеб.

— Я еще ничего не решил, — пробормотал я, скорее для себя, чем для него.

Мысли путались.

И от этой мысли мне стало не по себе. Нет. Впутывать ее в это дело было нельзя. Это было бы слишком подло.

Но тут же пришла другая, холодная и трезвая мысль. А что, если она уже впутана?

Волков — ее родной дядя. Она часто бывает у него дома, помогает по хозяйству. Она умна и наблюдательна. Могла ли она не знать о его «маленьком бизнесе»? Могла ли не замечать странные встречи, левые ампулы, которые он мог хранить дома? Очень вряд ли. Скорее всего, она знала. Или, по крайней мере, догадывалась, но предпочитала закрывать на это глаза из-за родственных чувств и благодарности.

А это значило только одно. Когда Мышкин начнет свое расследование и возьмет Волкова, каток правосудия проедется и по ней. Ее, как минимум, затаскают по допросам как свидетельницу, а как максимум — могут обвинить в соучастии. И ее карьера, которой она так дорожила, будет уничтожена.

Я понял, что должен ее предупредить. Спасти. Вытащить из-под удара, даже если она сама этого не осознает. А единственный способ ее спасти — это заставить ее саму помочь следствию. Стать не соучастницей, а ключевым свидетелем.

Домой я вернулся далеко за полночь. В квартире было тихо. Вероника уже спала, свернувшись калачиком под одеялом. Я осторожно, чтобы не разбудить ее, разделся и лег рядом.

Она что-то пробормотала во сне и прижалась ко мне. Ее ровное, спокойное дыхание было единственным звуком в комнате.

Я обнял ее и закрыл глаза, но сон не шел. В голове крутились два плана. Один, предложенный Мышкиным, — дерзкий и рискованный. Другой, мой собственный, — изящный, но не совсем честный. И у меня были сутки, чтобы выбрать. Или придумать третий.

* * *

Машина следователя Мышкина стояла у служебного входа в больницу. Было около половины восьмого утра. Первые лучи солнца едва пробивались сквозь серую муромскую дымку.

В салоне автомобиля было тепло, пахло ее дорогими духами и его дешевым табаком. На заднем сиденье валялась пухлая папка с надписью «Совершенно Секретно».

Анна Витальевна Кобрук, Главный лекарь Центральной Муромской Больницы, поправляла безупречную, но слегка помятую юбку. Она щелкнула маленьким зеркальцем и принялась подкрашивать губы.

— И чего я каждый раз ведусь на твое «подвезу до работы»? — сказала она, не отрываясь от своего отражения.