Эффект был сравним с взрывом небольшой бомбы. Семен и Фролов с открытыми ртами смотрели то на меня, то на Борисову. Сама Алина стояла в полном шоке, ее губы беззвучно шевелились.

Я нанес финальный удар. Снова повернулся к своему компьютеру, как будто ничего не произошло.

— Так что, прежде чем лезть с советами к другим, Алина, лучше займись собственным здоровьем, — сказал я небрежно, через плечо. — И да, назначения моим пациентам больше не трогай. Я этого очень не люблю.

— Ну что ты стоишь? — нарушил тишину голос Шаповалова. Он с нескрываемым удовольствием наблюдал за сценой. — Видишь, тебе диагноз уже поставили. Можешь сходить к Прохорову в эндокринологию. Прямо сейчас. Я отпускаю.

Это ее добило.

— А-а-а! — она издала какой-то капризный, сдавленный вопль, топнула ногой и, развернувшись, пулей вылетела из ординаторской.

— Нокаут! — восторженно завопил Фырк у меня в голове. — Чистый нокаут! Прямо в челюсть! Двуногий, это было великолепно! Она теперь до конца ординатуры будет тебя бояться, как огня! Предлагаю повесить ее рентгеновский снимок в рамочку у входа! Для острастки!

Шаповалов хмыкнул, глядя на захлопнувшуюся дверь.

— А я ведь ей еще месяц назад говорил, чтобы сходила проверилась, — пробормотал он себе под нос. — Не послушала. Ну, может, хоть тебя послушает.

Он посмотрел на меня, и в его глазах я впервые увидел не просто интерес, а настоящее, неподдельное уважение.

— Ладно, Разумовский. Продолжай работать. И не отвлекайся на истеричек.

Я коротко кивнул. Я и не собирался. Эпизод с Борисовой был не более чем необходимой хирургической процедурой — вскрыть нарыв, вычистить гной и поставить дренаж.

Неприятно, но необходимо для здоровья всего «организма» ординаторской. Теперь можно было вернуться к настоящему пациенту.

* * *

Кабинет старшего врача смены скорой помощи был погружен в полумрак. Тяжелые жалюзи на окнах были опущены, отсекая остатки вечернего света. В воздухе висел густой запах коньяка и застарелого табачного дыма.

На столе перед Федором Максимовичем Волковым стояла почти пустая бутылка дорогого коньяка и два стакана.

Его напарник, Григорий Сычев, нервно мерил шагами небольшое пространство кабинета. Его лицо было красным, а движения резкими.

— Федор, так больше не пойдет, — наконец выпалил он. — Я хочу пятьдесят процентов.

Волков даже не поднял головы. Он медленно, с наслаждением, налил себе еще немного коньяка.

— С чего это вдруг, Гриша?

— С того, что я своей задницей рискую на каждом вызове! — Сычев остановился и ударил кулаком по столу. — С этими новыми адептами-правдолюбами, с этими пациентами, которые норовят в Гильдию накатать жалобу! А ты сидишь тут, в тепле и безопасности!

— Гриша, не горячись, — Волков лениво откинулся в своем кресле. Кресло скрипнуло, как будто тоже устало от этого разговора. — Ты же знаешь расклад. Он не менялся уже три года.

— Вот именно! Три года! А риски растут!

— Риски учтены в твоей доле, — спокойно ответил Волков. — Или ты забыл, куда уходят деньги? Десять процентов — Панкратову. Без его подписи на актах списания нас бы с тобой давно уже накрыли.

Сычев скривился, как от зубной боли.

— Панкратов! Он только бумажки подписывает!

— Еще десять — Абрахмановой, заведующей складом, — продолжил Волков, игнорируя его выпад. — Без нее у нас не было бы «излишков» товара для обмена. Она наша кормилица.

— Заведующая складом! — фыркнул Сычев. — Тоже мне, риск! Сидит в своем теплом кабинете и в потолок плюет!

— Пять процентов — Сергеичу, водителю, — Волков загнул очередной палец.