— Твоя паранойя не на пустом месте! — тут же поддержал меня Фырк, который, как всегда все и обо всех знал. — С Некрасовым никогда ничего просто не бывает! Я помню, как он однажды аппендицит удалял — так чуть пол кишечника не отрезал заодно! Еле спасли бедолагу!

В предоперационной нас встретил сам Владимир Семенович Некрасов.

Мужчина лет шестидесяти пяти, высокий, сухой, седой, с прямой, почти военной выправкой. Он стоял у окна, заложив руки за спину, и смотрел на нас из-под густых, насупленных бровей.

Взгляд у него был оценивающий, недовольный, как у генерала, инспектирующего нерадивых новобранцев.

— Так, — он окинул нас коротким, рубящим взглядом. — Анестезиолог Воронов, хорошо. А это кто?

Его вопрос, прямой и лишенный всякой вежливости, был адресован Артему, но взгляд был направлен на меня.

— Подмастерье Разумовский, — представился я сам, спокойно выдерживая его тяжелый взгляд. — Буду ассистировать и управлять лапароскопом.

— Подмастерье? — Некрасов скривился так, будто проглотил что-то кислое. — В мое время подмастерьев и близко к операционной не подпускали! Сначала три года учись узлы вязать и швы накладывать на свиных ногах!

Началось. Классический синдром старого хирурга. Все, что было «в его время» — хорошо, все новое — от лукавого.

— Сейчас немного другие времена, Владимир Семенович, — дипломатично заметил Артем, пытаясь сгладить острые углы.

— Вот именно что другие! — Некрасов повысил голос, и в нем зазвенел металл. — Раньше хирургия была искусством! Таинством! Мы руками все делали, на ощупь! Мы пропускали свою «Искру» через кончики пальцев, чувствовали каждый сосуд, каждую спайку, каждую аномалию! А теперь что? Камеры, мониторы, кнопочки! Вы больше не чувствуете пациента, вы смотрите на него через стекляшку, как на картинку! Скоро роботы за вас оперировать будут, а вы будете сидеть и кофе пить!

Он повернулся ко мне, и его глаза впились в меня, как два буравчика.

— Запомни, юноша. Настоящий хирург должен чувствовать ткани. Видеть не глазами, а кончиками пальцев! Вот я за свою жизнь провел больше пяти тысяч операций. И большинство из них — без всяких ваших новомодных примочек!

Искусство? Может быть.

Но с огромным процентом послеоперационных осложнений, о которых он тактично умалчивает. Технологии — это не замена рукам, а их многократное усиление. Но этому старому вояке этого уже не объяснить.

— Ага, и какой процент осложнений и летальности у тебя был, гений⁈ — ехидно прокомментировал у меня в голове Фырк. — Старый пень! Прогресс для него — личное оскорбление!

Фырк был прав. Операция предстояла не из легких.

* * *

Славик вошел в кабинет Шаповалова, чувствуя себя победителем. Он переиграл ее. Он защитил свой диагноз. Теперь оставалось только блестяще его доложить.

— Игорь Степанович, я готов.

— Слушаю, Муравьев.

— На основании жалоб пациентки, данных объективного осмотра и, самое главное, заключения УЗИ, — он с нажимом произнес последние слова, — я ставлю диагноз «Острый калькулезный холецистит».

— Хорошо, Муравьев. Диагноз принят, — Шаповалов кивнул, его лицо оставалось непроницаемым. — Ваша тактика лечения?

— Пациентку необходимо готовить к экстренной лапароскопической холецистэктомии, — уверенно, как по учебнику, отчеканил Славик. — А для предоперационной подготовки — немедленно начать стандартную антибиотикотерапию. Я бы назначил Цефтриаксон, два грамма внутривенно.

Шаповалов медленно поднял на него тяжелый, ничего не выражающий взгляд. В кабинете повисла пауза, такая густая и неприятная, что у Славика засосало под ложечкой.