— Успокойся. Я знаю, ты волнуешься, — сказал Алан. — Не надо. Скольких мы видели с метками первого яруса? И сколько при нас удаляли? Чем моя хуже?
Ник отвернулся от окна к брату.
— Твоя — дело другое. Потому, что ты — это ты.
На миг Алан показался страшно счастливым. Ник понял, что он принял его слова за такую же слезливую чепуху, которую постоянно нес сам. Ник имел в виду только то, что сказал. Хорошо хоть Алан не стал по этому поводу суетиться. Пусть верит, что братец сказал приятную глупость, только бы не устраивал сцен.
— Вот, получай свой ужавтрак, — произнес Алан. — И начнем собираться.
— Ужавтрак, значит, — отозвался Ник.
— Ужин плюс завтрак, — довольно объяснил Алан.
Ник смерил брата долгим осуждающим взглядом.
— У тебя что-то не так с головой, — изрек он, наконец. — Я подумал, тебе лучше об этом узнать.
Известие Алана не задело, а может, просто не удивило — он взялся мыть тарелки, сдвигая мыльными пальцами меч Ника, чтобы освободить место мокрой сковороде.
— Ну, куда бы тебе хотелось переехать?
— В Лондон, — ответил Ник, зная, что Алану там понравилось бы.
Алан просиял. Догадка попала в цель.
— Значит, в Лондон. Подыщем жилье получше, с целым кухонным окном, будем в музеи ходить. А придет май — сможем поехать на Ярмарку и найти того, кто станцует…
— Я сам, — сказал Ник.
Успокаивающее звяканье и плеск в раковине прервались. Алан застыл.
— Не надо. Попросим кого-нибудь. Я помню — ты же говорил, что больше не будешь танцевать.
Удивительно: при всей любви Алана к болтовне, при способности часами трепаться ни о чем, он как будто не понимал слов. Ник все сказал предельно четко. Больше он заходить в круг не собирался, и танцевать для демонов — тоже. Пусть меченые ищут других помощников.
Вот только на сей раз меченым был Алан, и это меняло дело.
— Я сам, — повторил Ник.
Алан улыбнулся — как всегда, застенчиво и растроганно. Ник возвел глаза к потолку.
— Только в музеи меня не зови.
Проснулся Ник поздно: солнце вовсю сияло, пытаясь пробиться сквозь гардины. Можно было бы спать и дольше, если бы не грохот внизу, подозрительно похожий на звон роняемых кастрюль. Ник по-быстрому отыскал чистую рубашку и спустился по лестнице, на бегу застегивая джинсы.
— Дай сюда!
— Что вы, юноша! Доктор сказал, что мне можно таскать тяжести, если я поберегу свое старое сердце, — прокряхтел Алан.
Ник отнял у него коробку с кухонными принадлежностями.
— Иди лучше книги пакуй.
Переезжать в спокойной обстановке было роскошью. Алан всякий раз огорчался, когда приходилось бросать книги, а если переезжали в спешке, первые доходы шли не на отопление, а на тарелки и одеяла.
Ник грузил ящики и отдыхал: дело заведомо полезное и не требует мыслей. Ему были приятны и напряжение в мышцах, и солнечный луч, гревший затылок, он запихнул последнюю коробку в багажник. В воздухе было свежо после недавнего дождичка, небо слегка вылиняло до бледно-голубого. Ник повернулся спиной к дому, разминая шею и размышляя: они едут в Лондон и, если повезет, смогут прожить там месяц-другой до того, как безумие накроет их снова.
Не успел он так подумать, как сзади раздался топот ног по асфальту. Ник резко обернулся, нащупав за поясом нож. К нему силуэтами на фоне бледного неба неслась вчерашняя парочка: клетчатые рубашки нараспашку, ожерелья и бусы гремят друг о друга — по четыре на каждого. Ник отпустил нож, хотя не без колебания, и пригвоздил их холодным взглядом. |