Таким образом, если все чего-то не предвидели, то одного обстоятельства не предвидели и марксисты: из тупика перепроизводства, к которому ведет тенденция развития капиталистического мира, нашелся второй, запасной выход „на случай пожара”: вместо обобществления ценностей произошло их разрушение в невиданном и неслыханном масштабе. Когда настала долгожданная пора экспроприации экспроприаторов, неожиданно, на беду, оказалось, что экспроприировать нечего, хотя капиталистов очень много. Миру, основывающемуся на новом принципе, ныне остаются в наследство разоренные страны, лежащие на морском дне корабли, расстрелянные снаряды, сожженный порох, обязательство кормить десятки миллионов инвалидов и сирот, да еще несколько сот миллиардов неоплатного государственного долга.

В частности, у нас в России единственным орудием производства является в настоящее время штык. В сущности, пугачевщина 18-го века открывала перед нами почти такие же возможности социализма, как нынешние апокалипсические времена.

Совершенно очевидно, что после войны социализм должен все больше становиться проблемой развития производительных сил. Но так как an und für sich  он все же является проблемой перераспределения, то в будущем весьма вероятен, особенно в связи с колониальным вопросом, ряд конфликтов мучительного, быть может, даже трагического свойства. Научной мысли придется много поработать над этими конфликтами, и не надо терять надежды, что она найдет более или менее приемлемое решение».

Прошло больше года, как я написал эти строки, и я с удовлетворением обнаружил кое-какие мысли, выраженные в них, в недавней статье (апрель 1919 года) Карла Каутского. Я смог ознакомится с нею только по резюме (достаточно подробному), опубликованному в итальянской газете. Вот что говорит выдающийся теоретик марксизма:

«Экономической базой, на которой предстояло возникнуть социализму, являлось огромное богатство, накопленное капитализмом, делающее возможным появление строя всеобщего благосостояния. Это богатство было почти полностью уничтожено за пять военных лет, и таким образом экономическая база социализма сведена к минимуму (e cosi la base economic del socialismo ridotta al estremo).

Часть пролетариата вывела из завоевания политической власти право немедленно достичь благосостояния, что невозможно в нынешних экономических условиях. Другая часть устала от этих крайностей и чувствует невозможность их пережить; но поскольку утрачены экономические ориентиры, у нее нет какой-либо взвешенной экономической программы, она остается в нерешительности... вместо того чтобы энергично открыть путь для смелых реформ, назревших как никогда, учитывая всеобщее обнищание.

Другое и худшее наследство, доставшееся от войны и революции, — культ насилия. Эта долгая война привела пролетариат к обесцениванию экономических условий и вере в насилие. Дух Спартака — в основе духа Людендорфа. Подобно тому как Людендорф не только разорил Германию, но в то же время усилил милитаризм враждебных государств, в частности, во Франции, Спартак не только провалил собственное дело, но и привел к усилению карательной политики правящих кругов. Носке — это естественный противовес Спартаку».

А ведь нелегко усмотреть в утверждениях Каутского что-то иное, нежели признание провала предвидений, еще более замечательное оттого, что оно сделано первым теоретиком этого учения. И если верно, как то утверждает антисоциалистическая пресса, что Карл Каутский сошел ныне с некоторых марксистских позиций, одних из самых значительных, вероятно, это связано прежде всего с теми сюрпризами, которые были ему уготованы мировой войной. Означает ли это, что социалисты попросту не приняли войну в расчет?

Подобное заявление было бы совершенно неверно. Правда, многие социалисты взяли на себя ответственность за страшное недоразумение; в знаменитой формуле «Коммунистического манифеста»: «у пролетариев нет родины» — они углядели изъявительное наклонение вместо повелительного (Маркс и сам, возможно, углядел его в минуту мессианской экзальтации).