– Тайра! – Номин оттолкнула Еши и бросилась в свет. 

– Епона! – и бурят пропал в свете.

– Стоять! – голоса Лешего уже никто не слышал. Визг псов и крик Номин. Матерщина бурята. Сверкающий клинок топорика.

Яркий обжигающий глаза свет!

С кем драться?

***

Выдох, вдох.

Выдох… тяжело в груди, и спина вот-вот развалиться от ноющей боли. Последнее воспоминание: приклад, мелькнувший в синем свете. Свет! Ох!

Кондрат открыл глаза. В них словно песок насыпан. 

– Как голова? – сочувственный голос Номин откуда-то позади.

– Как чужая, – еле ворочая языком, приговорил Леший. Картинка перед глазами прояснилась не сразу. Сначала появились в бледном свете лампочки, вытянутые тени, потом обрисовались силуэты.

– Как мы здесь оказались? 

– Трудно ответить, – голос Кузьмы звучал отдалённо. Кондрат различил силуэт у стены. Кузнец сидел на низкой лавке, поджав под себя ноги. – Не видно ни черта было. А потом раз, и мы тут.

– Кто-то, что-то, успел увидеть.

– Я Тайру видела.

Кондрат повернулся на голос.

– Где она? – картинка прояснилась. – Тайра! – на выдохе произнёс Кондрат и сполз со скамьи. Его любимица лежала вытянувшись, правый бок перевязан темной тканью, но даже сквозь неё кровоточит. Левое ухо висит клоками, оторван кусок губы и видны оскаленные зубы. Передняя нога привязана к ножу, через грудную клетку перевязь, кровавая, по краям видно рваные куски тела.

– Тайра! – комок подступил к горлу. Леший не в силах встать, подполз к собаке.

– Я пыталась её защитить… – всхлипнула Номин.

Кондрат только теперь заметил разодранную до кости правую кисть девушки.

– Со мной все в порядке, – тут же поправилась она, прижимая руку к груди, второй рукой она гладила Тайру по голове, которая лежала на ногах Номин.

– А вот она… – девушка снова всхлипнула.

Кондрат наклонился над собакой.

– Что ж ты, животина, а? Как же так, то? – Тайра чуть приоткрыла уцелевший глаз. В нем стояли слезы. Бока тяжело вздымались. 

Вдох, выдох.

Вдох…

– Не жилец, – из угла вздохнул Кузьма.

Леший уронил голову. Закрыл лицо руками.

Маленький, крохотный шерстяной комок. Он принёс её Лике в день рождения. Она поморщилась.

«Что с ней делать?»

«Да ничего. Любить».

Бывшая, тогда настоящая, жена, поморщилась.

«Её ж выгуливать, мыть нужно. Не, спасибо, конечно, но ты подарил, ты и гуляй с ней».

Ярко-синие глаза, морда умная. Он записал её в секцию по дрессуре. Дружелюбная, со всеми собаками ладила. И с детьми на районе. Как только выходила, так вокруг сразу же возникала толпа ребятни. Игривая.

«Защитницей она у вас никогда не станет, – сказал кинолог. – Мягкая, дружелюбная слишком».

Ошибся. Она стала. Ещё какой защитницей стала. Слезы сквозь плотно сжатые пальцы.

– Шрам, шрам делала, – голос Еши. Журналист сидел с зарытыми глазами в изголовье хаски. Рваный низ штанин и окровавленная разорванная рубаха.

– Что… он делает? – Леший кулаком вытер слезы.

– Молится, а может, нет. Я, когда пришла в себя, он уже такой был. У него голова пробита. Я видела на затылке кровавую шишку.

Еши сидел слегка покачивался.

– Он читает заклятие, – поднялся с полки Кузьма. – У нас в Севольном шаман был. Нехороший шаман, тёмный. Но люди шли к нему со всякими бедами, – Кузьма присел рядом с остальными.