Понять не можешь? Вот как?

— Али может, — маг замялся, но не надолго, слова злые всё равно как с цепи сорвались: — Ты лишь увечных да калеченных привечаешь?

А вот это уже как ножом по сердцу.

Я руки на груди сложила, отгораживаясь… хотя прав, архимаг, могла бы — стену возвела, чтобы не видеть его. И не слышать.

Но коли ответа жаждешь, что ж, скажу:

— Ты доверие моё предал, Агнехран, — напомнила холодно. — Но это тебе объективная причина. А необъективная тоже есть — да ты о ней никогда не узнаешь.

Маг смотрел на меня прямо, но видела я — вину за собой ощущает, искупить хочет. Гордый. Тогда, как попал в избу мою, долг свой трудом искупить пытался, сейчас вот — подарками. И может, стоило принять, знаю ведь — ему легче стало бы, да только… он маг. Маг. А маги, они ничего, никогда просто так не делают, и я это доподлинно знаю.

Агнехран усмехнулся странно, да и сказал не скрывая:

— Вот ты уже как на врага на меня глядишь. Что вспомнила, Веся? О чём подумала?

— Правду вспомнила, — тихо ответила я. — О неизбежном подумала. Уж простите меня, великий архимаг, а только брать я из ваших рук ничего не стану. И чувствовать себя должником тоже не стоит — я Заповедного леса хозяйка, а в Заповедном лесу всем помогают, ничего взамен не требуя. Да и лешего… лешака вот остановить удалось, а это уже помощь мне, да не малая. Нет вашего долга передо мной, нету. И хватит об этом.

А маг так не считал. Взгляд его прожигал будто, лицо каменным стало, и вдруг сказал Агнехран:

— А коли полюбил я тебя, Веся, как тогда мне быть?

Я улыбнулась.

Улыбка стала шире.

Улыбка перешла в смех.

Смех в истерический хохот.

Насилу успокоилась, слезы то ли от смеха, то ли от горечи выступившие рукавом утерла, на архимага потрясённого поглядела, да и ответила, как есть:

— А что толку с той любви?! Я уже любила, архимаг, я так любила, что весна в груди цвела. И он любил меня, больше жизни любил… Но не больше власти. И сгорела моя весна, в пожарище тщеславия сгорела, а перед тем — от осознания предательства замёрзла как ранняя яблонька, что расцвела раньше времени, да мороз прибрал. Такие как вы не умеют любить, Агнехран. Такие как вы, умеют только приносить в жертву. Убивать. Растаптывать. Но любить — нет. Прощай, маг.

И я забрала наливное яблочко.

Убрала блюдце серебряное.

Слёзы вытерла.

Раз, ещё раз, в третий раз. А они всё текли и текли, неуёмные да неугомонные, а мне больно так.

Дверь отворилась без стука. Вошел аспид, да так, словно поспешал-торопился ко мне прийти, и от вида его страшного я вздрогнула — всё никак не привыкну к чудищу легендарному. Но хоть и явился без спросу, всё равно ему обрадовалась — лучше уж с ним о деле поговорить, чем рыдать понапрасну. Слёзы быстро вытерла, на стул свободный указала, да и…

Вдруг подумала: а чего это я ему обрадовалась-то? Он же за списком пришёл, а список не готов ещё.

— Госпожа хозяйка лесная, — аспид сел на место предложенное, в глаза мои вглядывается напряжённо, и словно бы виновато. — Случилось чего, али как?

— А, ничего не случилось, — я новый листок взяла, перо гусиное в чернила обмакнула. — Так, о прошлом вспомнилось, да и взгрустнулось невзначай. А ты прости меня, аспидушка, за дверь погребную, сама не ведаю, что нашло на меня.