Животные утомились быстрее, чем машина. Один за другим носороги прекратили нападение. Они сгрудились в единый монолит. Бока их вздымались от могучего дыхания, уродливые ноги дрожали, но рога по-прежнему были нацелены на нас.

— До скорого, приятели! — крикнул Буллит.

Когда мы удалялись от поляны носорогов, лицо его и голос словно обрели былую молодость и здоровье. Таким я его еще не видел. Он вышел, словно освеженный, из этой опасной игры, которую сам дерзко затеял и в которой победил. Наверное, это потребность натуры, — подумал я. И время над ней не властно. Хозяину заповедника необходимы такие вот встряски. Единственная разница в том, что сегодня он вместо ружья воспользовался «лендровером».

Я спросил Буллита:

— Вы никогда не берете с собой оружия?

— У меня его нет, — ответил Буллит.

Он снял одну руку с руля и погладил пушистые волосы дочери. И тогда Патриция внезапным, страстным движением погрузила свои пальцы в рыжую шевелюру отца, — я невольно вспомнил, как она точно так же вцеплялась в гриву Кинга, — притянула к себе голову Буллита и потерлась щекой о его щеку. Одинаковое выражение глубокого счастья было на их лицах.

Машина катилась медленно и словно наугад. Снова вокруг нас мелькали антилопы, зебры, страусы, буйволы и их становилось все больше. Несколько раз Патриция выскакивала из машины и уходила к животным. На расстоянии ее фигурка нежных тонов, — в этот день на Патриции был голубоватый комбинезон, — казалась почти призрачной. И поэтому представлялось естественным, что она свободно скользит между дикими животными, не возбуждая у них страха, беспокойства и даже удивления.

Она особенно надолго задержалась в низине, где трава от близости подземных источников была зеленее и мягче, а на редких деревьях вместо колючек росли нежные листья. Животных там было больше, и они чувствовали себя счастливее. С возвышения, на котором Буллит остановил машину, нам было видно каждое движение девочки и каждое движение животных. Только невинная доверчивость и легкость, с какой они принимали Патрицию, могли сравниться с доверчивостью и легкостью Патриции. Антилопы касались мордами ее плеча. Буйволы дружелюбно обнюхивали ее. Одна зебра настойчиво кружила вокруг Патриции, заигрывая с ней. Патриция разговаривала со всеми.

— Она знает волшебные слова, — тихонько сказал мне Буллит.

— На каком языке? — спросил я.

— На всех, — ответил Буллит. — На языках племен вакамба и джаллуа, кипсигов и сам буру, кикуйю и масаев. Она их узнала от Кихоро, и от рейнджеров, и от бродячих колдунов, которые проходят через заповедник.

— Вы в это действительно верите? — спросил я.

— Я белый человек и христианин, — сказал Буллит. — Но я видел такое…

Он покачал головой и пробормотал:

— Во всяком случае, малышка в это верит. И она могла бы так же говорить со слонами и носорогами.

Наверное, они оба правы. Мне эта область недоступна. Но после того утра, проведенного с Буллитом и Патрицией, я пришел к твердому убеждению, что власть девочки над животными определялась главным образом ее всесильным наследственным инстинктом и теми знаниями, которые ее отец собрал за двадцать лет жизни в африканских зарослях.