Внезапно Ориунга поднял правую руку и сурово заговорил:

— Он хочет уйти, — сказала Патриция. — Потому что он не желает быть игрушкой — даже для льва.

Ориунга прошел мимо рычащего Кинга, которого Патриция удерживала изо всех сил за вздыбленную гриву, и удалился своим небрежным окрыленным шагом. Перед тем, как выйти из тени длинных ветвей, он обернулся и снова заговорил.

— В следующий раз он придет со своим копьем, — сказала Патриция.

Моран давно уже исчез в зарослях, но огромный лев все еще дрожал от ярости. Патриция устроилась между его лап, прильнула к его груди. Только тогда он успокоился.

XI

В тот день около трех часов ко мне в хижину неожиданно пришла Сибилла. Правда, она обещала зайти ко мне для особого разговора, когда нам никто не помешает. Но я все же думал, что она предупредит меня заранее. Однако меня больше удивило поведение молодой женщины, чем это отступление от правил приличия. Она была весела, спокойна и без своих ужасных черных очков.

Я извинился, что сразу не могу угостить ее чаем. Сам я пил чай только по утрам, и то из термоса.

— Но я сейчас позову боя или Бого, и нам приготовят, — сказал я Сибилле.

Она остановила меня:

— Вы ведь предпочитаете в это время виски, не правда ли? Так мне, по правде говоря, сейчас тоже лучше подайте стаканчик джина с лимоном.

У меня сохранился приличный запас напитков и всего, что к ним полагалось. Я расставил бутылки на столе веранды и наполнил бокалы.

— Право, мне совестно, что я заставила вас соблюдать скучнейший этикет в тот первый вечер у нас в доме, — сказала Сибилла. — И все из-за того, что мне захотелось показать вам наши сервизы и серебро.

Она улыбнулась слегка иронично и грустно и добавила:

— Порою цепляешься за всякие пустяки…

Я не смел взглянуть Сибилле в лицо. Я боялся: вдруг она поймет, как мне трудно поверить в ее искренность и здравый смысл.

Она пригубила из своего бокала и продолжала вполголоса:

— Хорошо порой немного выпить. Слишком хорошо. И слишком просто… стоит только посмотреть на жен некоторых колонистов здесь и в Найроби. У меня нервы и так уже сдают.

Она посмотрела на меня своими прекрасными глазами и сказала очень просто и с чувством:

— Мы все вам так благодарны. Посмотрите на Джона, посмотрите на малышку… Да и я какой стала, сами видите…

Откровенность Сибиллы была заразительной.

— Неужели вы думаете, что в этом моя заслуга? — спросил я. — Вам просто нужно поговорить с кем-нибудь, не замешанным в ваши семейные дела.

— Да, это правда, — сказала Сибилла. — Мы уже не можем говорить друг с другом о самом важном.

Сибилла склонила голову. Глаза ее почти закрылись. Но она решила идти до конца. Казалось, она хотела воспользоваться последней возможностью. И она сказала:

— Все это не потому, что любовь ушла. Наоборот: ее слишком много.

Чтобы взглянуть мне прямо в глаза, молодая женщина подняла голову. Лицо ее в этот миг выражало решимость и отчаянное мужество. Решимость — любой ценой понять, что происходит в ней и вокруг нее, а мужество — сказать об этом напрямик.

— Понимаете, — продолжала Сибилла, — мы любим настолько, что чувствуем, какую боль причиняем друг другу, и это невыносимо! А поэтому каждый из нас хочет, старается переложить вину на другого.

Черты Сибиллы исказились, морщинки обозначились резче, но она сохраняла спокойствие и твердость.