— А на сколько дней?

— Ну, на сколько понадобится, чтобы походить по большим магазинам, в красивые театры, чтобы завести подружек твоего возраста.

Лицо девочки, только что такое нежное и доверчивое, мгновенно стало замкнутым, черствым и диковатым.

— Вы говорите, как мама! — вскричала она. — Чей вы друг — мой или ее?

Я вспомнил слова Сибиллы о том, какими они становятся несправедливыми, когда стараются скрыть свою боль. И я сказал Патриции:

— У меня нет выбора. Я всегда на твоей стороне.

Но девочка продолжала смотреть на меня с нескрываемым гневом.

— И вы тоже, вы тоже думаете, что мне лучше уехать?

Я не ответил. Губы Патриции побелели и сжались.

— Я никогда не уеду из заповедника! — воскликнула она. — Никогда! А если меня захотят увезти силой, я спрячусь в деревне, или у масаев, или просто уйду к Кингу, и подружусь с его женами, и буду нянчить его детей.

Мне с трудом удалось помириться с Патрицией. Наконец, сменив гнев на милость, она сказала мне:

— Я ведь знаю, вы совсем не злой, и знаю, почему вы хотите меня увезти: вы за меня боитесь.

Она пожала своими хрупкими плечами и воскликнула:

— Но чего вы все боитесь, чего?

XII

Новость принес мне Бого: у масаев умер старый Ол'Калу. Племя только что выбрало нового вождя, сурового и мудрого человека. Бого знал даже его имя: Ваинана. Он также знал, что по этому случаю сегодня в манийятте будет празднество.

Я поблагодарил своего шофера за столь своевременную информацию. Но Бого, видимо, хотел еще что-то сказать и не знал, как к этому подступиться. В смущении вертел он большие плоские пуговицы из белого металла на своей куртке. Морщины и складки на его лице причудливо шевелились. Я сделал вид, что ничего не замечаю. Наконец Бого уставился на квадратные носки своих желтых ботинок с грубыми швами и проговорил:

— Месье, наверное, захочет пойти на этот праздник. Месье всегда интересуется такими вещами.

— Да, разумеется, — сказал я. — А в чем дело?

Бого поднял на меня несчастные глаза и одним дыханием выпалил:

— Эти масаи сходят с ума, когда пляшут. И у них всегда в руках копья, и они вспоминают о старых войнах с нами, кикуйю. Если бы месье был так добр и поехал в манийятту вместе с хозяином заповедника…

— С большим удовольствием, — сказал я. — Но разве…

Впервые за все время наших совместных странствий Бого настолько забылся, что не дал мне договорить.

— Они туда поедут, поедут, месье! — вскричал он. — Масаи его пригласили. Ваинана сейчас говорит с ним в деревне.

От моей хижины до деревушки было максимум минут пять ходу. Обычно я проделывал этот путь пешком. Но сейчас Бого хотел во что бы то ни стало отвезти меня туда на машине. Этим он хотел выразить мне благодарность за великодушие и одновременно убедиться, что наверняка избавился от поездки в манийятту.

Я застал Буллита за разговором с пожилым масаем, который выглядел ненамного моложе Ол'Калу и казался вроде бы добродушнее. Однако его глаза, живые и хитрые, опровергали первое впечатление. Мочки его ушей свисали до плеч. Он изъяснялся на суахили.

— Вы уже в курсе дела, — сказал мне Буллит. — Тамтамы заповедника действуют превосходно, насколько я вижу… Да, я, конечно, пойду на праздник. Долг вежливости. Они начнут в полдень. За вами заедут немного раньше.

Я искал в холодильнике своей хижины, чем бы перекусить, когда появился Буллит. Его лицо, даже рыжая шевелюра выражали какую-то тайну, детскую радость.

Загадка разъяснилась, когда я увидел, что в «лендровере» рядом с Патрицией сидит Сибилла.