Игра кончилась.

Девочка вдруг сразу это поняла. Лицо ее не выражало ни радости, ни любопытства, ни гнева — только внезапный страх перед надвигающейся судьбой, только страх и такое детское отчаяние перед тем, что уже нельзя остановить.

Она закричала что-то на языке масаев. Я понял, что она приказывала, просила Ориунгу не приближаться. Но Ориунга взмахнул копьем, поднял щит, тряхнул рыжей гривой, укрепленной на его голове, и ускорил шаг.

Я искал глазами Кихоро. Он был где-то здесь, совсем рядом. Он должен был выйти. Должен был помешать. Мне почудилось, что между кустами в конце тропинки блеснул металл ружейных стволов. Казалось, они следил за каждым движением морана. Кинг почуял врага. И у врага на сей раз было сверкающее копье и этот кожаный, дико раскрашенный щит, а главное — львиная грива!

— Тихо, тихо, Кинг, успокойся, — повторяла Патриция. — Слушай, слушай меня.

Голос ее утратил повелительный тон, теперь она только просила. Потому что ей было страшно, и она умоляла Кинга, чтобы он послушался.

Ориунга остановился. Он выставил щит и издал такой пронзительный вопль, что мне показалось, будто дрогнуло небо.

— Нет, Кинг, нет! — бормотала Патриция. — Стой, не шевелись.

Кинг снова подчинился.

Ориунга откинул назад плечо и поднял руку вековечным жестом метателя копья. Длинный стержень из сверкающего металла с отточенным острием взвился.

И тогда, в тот самый миг, когда железный наконечник копья вонзился в тело Кинга и брызнула кровь, Патриция закричала, словно это было ее собственное тело и ее собственная кровь. Вместо того, чтобы удерживать Кинга всеми силами своих рук и души, как она это делала до последнего мгновения, она отпустила его, толкнула, бросила прямо на чернокожего воина.

Лев взлетел в воздух невообразимо легко, и вся его вздыбленная ревущая масса обрушилась на Ориунгу. Две гривы — мертвая и живая — смешались.

Ориунга покатился по земле, прикрываясь щитом. Не чувствуя ни тяжести, ни львиных когтей, которые его уже терзали, он яростно, вслепую, наугад отбивался кинжалом, похожим на меч.

Патриция вплотную подбежала к месту схватки, к этому переплетению тел. Она не сознавала, что каким-то упрямым и неуловимым инстинктом сама желала ее, сама подготовила и спровоцировала. Она уже ничего не сознавала, кроме того, что человек посмел поднять руку с копьем на ее Кинга, и что за это он должен поплатиться жизнью. И даже слово «смерть» уже ничего не означало для нее.

С раздувающимися ноздрями, оскалив рот, Патриция кричала, не соизмеряя звуков своего голоса:

— Убей его, Кинг, убей!

Уже рассыпался под острыми когтями щит, несмотря на тройной слой кожи, и несчастная человеческая плоть, лишенная своей жалкой брони, уже корчилась и извивалась перед отверстой пастью смерти.

Я закрыл глаза. Но тотчас открыл их снова. Рев мотора заглушил рычанье зверя. Вихрь пыли взлетел над саванной. Из него возник «лендровер», на пределе скорости. За рулем был Буллит. У последних кустов он тормознул так, что машина взвыла, и спрыгнул на землю. Кихоро очутился с ним рядом.

Я не мог услышать их слов. И не мог уловить их чувств в то мгновение. Но бывает, что жесты и выражение лиц позволяют все сразу понять и обо всем догадаться.

— Стреляй! — закричал Буллит, у которого не было ружья.

— Не могу, — ответил Кихоро, вскидывая свое двуствольное ружье. — Лев закрывает масая!

Ибо этому одноглазому старику, который был нянькой и стражем Патриции со дня ее рождения, этому несравненному следопыту, который принес ей еще слепого мяукающего Кинга, этому воину из племени вакамба, ненавидевшему морана за его неслыханное, беспримерное высокомерие и наглость, — нет, поистине, да и как могло быть иначе? — ему и в голову не могло прийти, что Буллит приказал стрелять не в Ориунгу.