Тогда Буллит выхватил ружье из рук Кихоро. Наверное, он сам не знал, что сейчас сделает.

И хотя человек, которого подмял под себя лев, был масаем, и к тому же сам накликал на себя беду, Буллит всем нутром ощутил инстинктивную с ним солидарность, первородную, непредсказуемую, пришедшую из тьмы времени. В смертельной схватке между зверем и человеком он встал на сторону человека.

И в то же мгновение Буллит вспомнил, хотя и сам этого не осознал, тот договор, который он подписал с законом и с самим собой, когда согласился стать хозяином и хранителем этой священной земли. Он должен был защищать животных при всех условиях, за единственным исключением — когда зверь угрожал жизни человека. Теперь у него не оставалось выбора. Он сам говорил: долг повелевает мне даже ничтожного человека предпочесть самому благородному зверю.

И наконец — и это, может быть, главное — Буллит услышал первобытный призыв, ощутил давно подавляемую, заглушаемую и от этого еще более нестерпимую жажду — жажду крови. Годами над ним тяготел высочайший запрет. Но сегодня не только желание, но и долг обязывали его нарушить это табу. Буллит мог и должен был хотя бы на мгновение возродиться и вновь познать, пусть еще только раз, восторг и радость охоты.

Все остальное произошло мгновенно и просто. Приклад сам вжался в правое плечо Буллита. Стволы ружья нацелились сами собой. И в тот миг, когда Кинг уже разинул пасть, чтобы вонзить клыки в горло морана, пуля поразила его в левое плечо, прямо в сердце. Страшный удар приподнял его и отбросил, и он взревел от гнева, но больше — от изумления. И рев его не успел замолкнуть, когда вторая пуля вонзилась рядом с первой, — вторая, щадящая, смертоносная, — выстрел, которым прославился охотник с рыжей гривой, великий Булл Буллит.

И сразу настала тишина. В тени длинных ветвей с шипами лежали два тела, увенчанные гривами: человек и лев, а рядом с ними неподвижно стояла Патриция.

Буллит бросился к этой группе. Я перехватил его на полпути, бессмысленно крича:

— Но как?.. Каким образом?

Буллит ответил, сам толком не понимая, что он говорит:

— Я еще с вечера приказал следить за масаем. Мой рейнджер шел за ним. Он увидел вашу машину и взял ее. Я подоспел вовремя. К счастью…

Только тогда Буллит осознал, что же он говорит! Я увидел это, потому что ружье выпало из его рук. Жалкая гримаса слабоумного, гримаса идиота исказила его лицо, а он все повторял:

— К счастью… К счастью…

Затем лицо его снова стало осмысленным. Он прошептал:

— Пат, малышка моя…

Но Патриция смотрела на Кинга.

Лев лежал на боку с открытыми глазами, зарывшись мордой в траву. Он словно ждал, чтобы Патриция еще раз прилегла с ним рядом. И Патриция, которая еще не поняла, что даже самые прекрасные игры приходят к концу и самое дорогое существо когда-нибудь умирает, наклонилась к Кингу и попыталась поднять его царственную лапу. Но она была безмерно тяжела. Патриция выпустила ее, и лапа упала на землю. Тогда она протянула руку к золотому глазу, к тому, более узкому, который обычно словно смеялся и подмигивал. Но сейчас выражение его глаз не имело ни смысла, ни названия.

Патриция прижала ладони к вискам, как это делала ее мать.

— Кинг! — закричала она невыносимым голосом. — Кинг, проснись!

Стеклянистая пленка уже начинала затягивать глаза льва. И мухи уже роились на густеющей крови, которая сочилась из проделанных пулями черных отверстий.

Буллит протянул свою большую руку к волосам Патриции. Она увернулась одним прыжком. Лицо ее выражало ненависть и ужас.

— Не прикасайся ко мне больше никогда! — крикнула она. — Это ты… это ты…

Глаза ее снова устремились на недвижимого Кинга, но она тотчас отвела взгляд.