Помню, что, когда в последний раз посмотрела на часы, было шесть минут четвертого.

В семь я проснулась оттого, что с меня сползло одеяло. Издали доносились переливчатые петушиные крики. Давид уже встал – его половина кровати была пуста. Я принюхалась в предвкушении: готова ли уже первая чашка эспрессо? Но в воздухе ощущался лишь запах нового лосьона для бритья, словно его только что распылили в воздухе.

Я натянула халат и пошла на кухню. Там никого не было. Кофеваркой не пользовались – я убедилась в этом, пощупав ее холодный бок. Может, Давид в туалете или отправился купить свежего хлеба? Мои веки были такими тяжелыми, что глаза не хотели открываться. Я умылась на кухне ледяной водой из‑под крана. В туалете тоже никого не оказалось.

У Давида не было машины, только скутер, на котором он время от времени ездил в Роккастраду или в Паганико. Скутер по‑прежнему стоял во дворе, следовательно Давид находился где‑то поблизости. Я вернулась в спальню. Одежда Давида висела в шкафу. Вчера вечером он, раздеваясь, кинул на стул джинсы, синюю рубашку, носки и трусы – сейчас их не было. Отсутствовали также коричневые кожаные туфли и куртка.

Скорее всего, Давид пошел за хлебом.

Когда к восьми часам он не объявился, я попыталась позвонить ему. Кто‑то сразу ответил по‑итальянски, и мне не пришлось особенно гадать, чтобы понять слова автоответчика: «Абонент временно недоступен». Не было слышно сигнала его телефона и в квартире. Бумажник Давид обычно хранил в нагрудном кармане кожаной куртки, и его тоже нигде не было.

Все утро я провела в ожидании, каждые десять минут звонила на номер Давида, но все напрасно. Потом зашла проверить, на месте ли моя машина. Вчерашняя черная кошка сидела на капоте. Я была совершенно уверена: она видела, как Давид уходит.

Когда церковный колокол пробил полдень, я начала понимать: что‑то явно пошло не по плану. Вернется ли Давид вообще? Он не доверял мне, поэтому я не буду особенно дорожить неприкосновенностью его частной жизни. И первым делом взломаю запертые ящики.

2

Комод был массивный, из старого, возможно, красного дерева. Из четырех ящиков два нижних были не заперты. Я раскладывала там белье и знала, что в одном носки, а в другом трусы. На первый взгляд казалось, что все в сохранности. Если Давид и брал смену белья, то не больше одной. Привезенные мной носки с узором в виде рыси, фанатские изделия хоккейной команды, были на месте. Я купила их, разумеется, из‑за рисунка, а не из любви к хоккею.

Два верхних ящика закрывались на старый замок, к ним подошел бы ключ длиной чуть менее десяти сантиметров. Я попыталась прощупать устройство замка, однако в скважину пролез только кончик мизинца. Я принесла из кухни тонкую ложку и сунула черенок в отверстие. Поводив им влево‑вправо, определила, что, очевидно, механизм был рассчитан на ключ с двумя бородками. До этого я дважды в отсутствие Давида пыталась найти ключ, правда, делала это в спешке и не знала в точности, как он должен выглядеть. Сейчас у меня было время искать систематически, хотя, конечно, Давид мог забрать его с собой. Впрочем, благодаря изобретению топора и пилы комод можно открыть и без ключа, но мне было жалко красивую вещь.

Я изучила шкаф с одеждой Давида, прощупала все карманы и заглянула внутрь ботинок. В кармане прогулочной куртки нашлись неиспользованный патрон от охотничьего ружья и чек из ресторана. Давид неплохо попировал в Паганико за неделю до моего приезда: согласно чеку, ужин состоял из пяти блюд. Он был не один: в заказе значились по две порции антипасто – закуски с мясом и овощами, первого и второго, и к тому же за ужином было выпито полтора графина вина и пять порций кофе и ликеров. Судя по всему, антипасто в этом ресторане являлось фирменным блюдом, оно стоило дороже обычного.