|
Кровь владыки преисподней, смешанная с вином, благоговейно, по глотку разделяется на всю его погрязшую в грехах паству, служится сатанинская литургия. А зачинщица всему этому безобразию она, Катя! Но Катерина лишь ожесточенно трет бока Тайгерма, который совершенно по-кошачьи подставляется под Катины ладони. И заливается невинным детским смехом, когда Катя стягивает с него штаны, промокшие и изгвазданные. Представляя себе, сколько восторга вызовет у обитателей инферно, Катерина швыряет шмотки Морехода в зал (понемногу привыкая к роли Пута Саграда, Катя учится думать о грозной тьме вокруг алтаря как о зрительном зале). Паства глухо стонет в экстазе, ловя свои грязные священные реликвии и наблюдая за тем, как ее божества, снова голые и скользкие, будто садовые слизняки, обнимаются посреди каменной плиты.
— У тебя сладкая щека. И ухо тоже, — пыхтит Тайгерм, тычась Катерине в висок. Его язык проводит влажную дорожку по Катиной шее с таким смаком, точно это Катю в вине купали. Впрочем, оба они мокры насквозь и липнут друг к другу всей кожей, разлепляясь с чуть слышным причмокиванием, похожим на звук поцелуя. — Долго мы тут торчать собираемся, в свете прожекторов? — ворчит Катерина, щурясь, вглядывается во тьму преисподней, пытаясь понять, СКОЛЬКО их там, наблюдающих, возбужденных, безумных. — Пока тебе не станет все равно, — насмешничает Денница. — Что все равно? — рассеянно спрашивает Катя. — Всё все равно, — находчиво отвечает князь ада. — Пока ты не перестанешь думать о других. Что они там себе думают, какого они о тебе мнения, кем они тебя считают, удобно ли им в твоем присутствии… Вот перестанешь обращать внимание на людей — и алтарь тебя отпустит. Вернее, ты себя с него отпустишь. — Я никогда не перестану думать о людях, — злится Катерина. — Ну как можно о них забыть, а? Стоят тут, сопят, таращатся, вот-вот свистеть начнут и попкорном кидаться… — Эти-то не начнут, — уверенно говорит Тайгерм, — а вот настоящие, живые люди — те не только попкорном в Священную Шлюху кидали. Ты должна научиться быть собой под любым взглядом, под любым ударом. Чтобы они тебя не смяли, как сырую глину. И только тут до Кати доходит: здесь, на огромном камне, все шероховатости которого она выучила наизусть за время заточения, Денница ее, бедную узницу, отнюдь не пыткам подвергает. Это печь, где он проводит обжиг, делая податливую, мягкую Катерину жесткой и равнодушной. Катерину, которую даже в ипостаси Кэт больше всего интересовало одно — произвести правильное впечатление! Понимание такой простой истины поражает Катю. Унизительно-пафосный титул Пута Саграда перестает казаться издевкой. Новая, вступившая на собственный путь Священная Шлюха смотрит на своего Люцифера немигающим взглядом, ища следы тайной насмешки, дьявольской хитрецы и коварного замысла. А видит только печаль. Поистине ангельскую, всеобъемлющую, необъятную. — Я научусь, любимый, — шепчет она Деннице, мучительно желая, чтобы он перестал грустить, чтобы снова стал таким, как она привыкла — жестоким, насмешливым, злым… Собой. Ей так удобней. Преисподняя внизу, небеса наверху, вода мокрая, а Люцифер злой. Пусть все будет правильно. Даже если это кажущаяся правильность. Катерине еще рано видеть истинное положение вещей.
Глава 3 Человек погибели
Когда Кэт увидела ее в первый раз, мир был другим. В том числе и мир самой Кэт, которая была всего лишь ребенком. И в то же время далеко не ребенком. Она была закоренелой неудачницей. Неудача вцепилась в Кэт обеими руками в тот год, когда та сильно прибавила в росте, раздалась в плечах и, что особенно вдохновляло членов семьи (а вернее, члены членов семьи), у девчонки появилась грудь. |
