Неудача вцепилась в Кэт обеими руками в тот год, когда та сильно прибавила в росте, раздалась в плечах и, что особенно вдохновляло членов семьи (а вернее, члены членов семьи), у девчонки появилась грудь. Самое время продать девку в притон разврата, да не абы куда, а в хороший, городской, решила родня. Ха! Просчитались, деревенщины. Упустили времечко, когда это свежее мясо сгодилось бы в качестве подстилки для дорогих клиентов.

Скупщики юной плоти, хватающие малышню обоего пола прямо на улицах, равнодушно отвернулись от не по годам высокой девушки. А отчетливо круглящаяся под лифом грудь, которой так гордились и Кэт, и ее семейка, вызвала брезгливые ухмылки. Ни один любитель детского тела не заинтересуется женственной статью — даром что «стать» не подразумевала ни зада, ни талии, ни ляжек. Да и грудь скорее намечалась, нежели бросалась в глаза. И все-таки деревенская крошка была отнюдь не крошкой. А значит, сутенеру Кэт не светило ни платы сверх положенного за соблюдение тайны, ни регулярных визитов богатого развратника к «своему ангелочку». Кэт была дюжинным товаром, как и все прочие «кобылки», едва разменявшие второй десяток своей молодой, но уже загубленной жизни.

Работать на панели рядом с такими же молоденькими, худущими, злыми на весь мир дешевками оказалось тяжелым и опасным делом. За лишнюю пару шагов, пройденную не по своему участку, могли зарезать. Если милый дружок зазевался, удачливых девчонок уродовали их же товарки. Наваха и балисонг неплохо проводили время за подвязками и корсажами портовых шлюх, покидая нагретые убежища лишь во время прелюбодеяния. Или убийства.

К счастью, Китти, которая отчего-то сразу выдала себя за француженку (вскоре девчонка и сама забыла, откуда прибыли на Нью-Провиденс ее родители — да и были ли у нее родители), оказалась не настолько рисковой, чтобы по-глупому погибнуть в кошачьей драке. И не настолько нахальной, чтобы упустить удачу. А еще она никогда не забывала жертвовать на церковь. Семью свою Китти больше не вспоминала, но в памяти осталось несколько ярких осколков прошлого: молитвы и псалмы на все случаи жизни, душистый венок и красивое чистое платье, в которых стояла под прохладными церковными сводами и слушала собственный голос, отражающийся эхом от стен. Может, за благочестие боженька послал Кэт удачу — сказочную, невероятную.

Тот бесконечно длинный, жаркий день без единого клиента закончился тем, что толстая негритянка походя столкнула Китти в канаву. Кэт, едва державшаяся на ногах от усталости, свалилась в грязный сток. Но не разразилась площадной бранью, как сделала бы любая на ее месте, а лишь беспомощно всхлипнула, глядя на измазанное платье: в таком виде ей точно ничего не светит. Что толку кричать и ругаться? Тем более, что ее обидчица уже ушла — кому охота слушать ругань портовой девки? Оставалось только вылезти из канавы, отправляться в ночлежку несолоно хлебавши, получить тумаков от хозяина и лечь спать на голодный желудок.

Как выяснилось, негритянка и не думала уходить. Она возвышалась над Китти изваянием эшфордского черного мрамора, смотрела на перепачканную с ног до головы девчонку непроницаемым взглядом и глаза ее были желты, словно глаза бурманской кошки. Потом кивнула на корзину, стоявшую возле ее ноги. Огромная, размером с тележку, корзина была доверху забита дешевой рыбой, оставшейся от утреннего улова. Негромко бросив:

— Неси за мной, — толстуха направилась вперед. И даже не оглянулась — видать, точно знала, что Кэт побежит за нею, как собачка.

Негритянка оказалась кухаркой из веселого дома в соседнем квартале. Хозяйке дома как раз требовалась помощница — бесправное существо, у которого даже собственной комнаты нет, подменяющее девушек, когда те сбегают с любовником, болеют или беременеют, довольствующееся малым, у всех и каждого на побегушках. Китти была счастлива занять эту вакансию. Да что там, она была готова целовать своим благодетельницам руки.