Глава 5

Божье мясо

Невыносимо смотреть на этих двоих, знающих Катю как облупленную — да что там лупящаяся, слезающая кожа — Люцифер и верный его соратник вывернули Катерину наизнанку, прежде чем… Она и сама не хочет додумывать, для чего отобрана столь тщательно. Выносить ребенка сатаны? Воспитать его в лучших традициях ада? Любые предположения кажутся мелкими, недостаточными для определения будущих испытаний. Не вычерпать ложкой море. Не описать словами грядущее.

Чтобы сохранить лицо, Катя делает то, о чем давно мечтала: разворачивается и выходит на балкон, надеясь, что балкон все-таки ЕСТЬ, что за окном ее не встретит предвечная тьма, тянущая к Катиным глазам мохнатые паучьи лапы.

Оказалось, владыка преисподней по-прежнему щедр и непредсказуем: самые глупые девчачьи мечты — в студию!

За окном цвела долина, холмы в кружеве облачной тени круглились у горизонта, вздыхала томно река у подножия стен и замок вокруг стоял, замок из серого камня, суровый, неуклюжий и прекрасный, словно рыцарь в полном вооружении, сброшенный с коня в грязь ристалища, но упорно поднимающийся на ноги. Видно было, что донжон, караулку и стену с бастионами строить начали много веков назад и время жестокой пятой прошлось по недостроенному не раз, заставляя новые поколения хозяев с обреченным трудолюбием рабочих муравьев спасать то, что еще можно спасти, и перестраивать то, что стало каменной осыпью. Поэтому замок был весь латаный-перелатаный, стены точно юбка грязной нищенки, точно тришкин кафтан, точно битые войной доспехи. Тем более странно смотрелось одно-единственное пышно изукрашенное крыло — будто от райской птицы оторвали и вороне приставили.

На балконе того самого крыла Катерина и стояла, в окружении сисястых кариатид и решеток затейливого литья, на фоне цветущего плюща, под нежарким солнцем, в очередной раз смущенная своим неподобающим видом. Почему-то в недрах геенны огненной разгуливать в чем мать родила казалось вполне естествено: здесь голые грешники кружатся в данс макабр, совместившем в себе все танцы, придуманные от тоски, не от радости. Зато отойдя от края преисподней на шаг, пусть даже мнимый, Кате немедленно захотелось одеться. Это словно возвращало ее в мир живых с его смешными ритуалами, с попытками придать значимости всему наносному, временному, тому, что не с кожей снимается, не вгрызается в кости, не вплавляется в мозг.

Позади раздался смешок — еще один из тех, что у сатаны припасено бесчисленное множество, на вечность вперед, до схлопывания солнца. Рука его с длинными пальцами (костяшки сбитые, ногти срезаны коротко, да не ножницами, а ножом, точно у простого матроса) легла Катерине на плечо и из-под ладони, будто прохладная вода, по Катиной коже потек шелк. Средневековое блио всех цветов заката — от синевы, уплывающей в черноту, до багрянца в подкладке рукавов и разрезах юбки — обняло тело, завернуло в себя. Денница отступил в комнату, мягко, без слов предупреждая: не думай, что ты сможешь укрыться от МОЕГО взгляда. Все это лишь маскарад, бумажные кринолины, марлевые блонды, короны из фольги. Один мой выдох — и не станет ничего. И снова ты нагая, вывернутая наизнанку, словно нервно-мышечный препарат, огрызок лягушки, безголовый и беспомощный, дрыгающий лапками в последней, бессмысленной попытке сопротивления.

Катя только руки на перилах стиснула. Может, ты и думал испортить мне удовольствие покрасоваться в образе Прекрасной дамы перед рыцарем… Стоп. Перед каким рыцарем? Кто таков? Откуда?

В том, что перед нею герой, у Катерины сомнений не было. Все в нем кричало: смотри, женщина, ты можешь на меня положиться! Я спасу тебя! И упаси тебя бог на меня положиться, если захотелось семейного счастья и человеческого тепла. Ни счастья, ни покоя, ни воли не положено таким, как этот, опирающийся на коновязь, точно калека на костыль.