— Кем хочешь, тем и будешь на престоле, хоть львом, хоть агнцем. Папесса Агнесса — звучит забавно, не находишь? — В голосе Уриила явственно слышатся глумливые нотки.

— Скажи мне, зачем? Зачем ты втянул меня в это? — Катерина боится получить ответ, зная, что такое отвечающий ангел: чинкуэда под ребра и то милосерднее.

— Ты вроде замахивалась на свободу выбора, на признание, на уважение? А втайне мечтала о сладком рабстве, о сильной мужской руке. — Цапфуэль устало вздыхает. — Не дергайся, кому говорю. Я о тебе еще и не такое знаю, мне по должности положено. О чем бишь я? Всегда вы, смертные, надвое расколоты и стыдитесь себя настоящего до того, что убить готовы. Тебе ведь хочется убить меня, когда я про твою жажду подчинения упоминаю? Хочется, скажи? — выдыхает ангел луны прямо в Катино ухо, едва прикрытое уродливой стрижкой под горшок.

У меня ж еще тонзура на макушке выбрита, с тоской думает Катя. Странные они, райские соблазны: радостей никаких, одни сплошные жертвы во имя карьеры.

— Мое искушение в том и состоит, чтоб совладать с собой и оставить тебя в живых? — сухо интересуется Катерина. Уриил раскатисто хохочет над шуткой. А потом заводит шарманку по новой. И кружит собеседницу по галерее, кружит, словно подкарауливает кого-то.

— Вы, люди, не понимаете, которую сторону себя кормить и холить. Оттого и никогда не получаете желаемого. На земле не получаете, в преисподней не получаете… А здесь — пожалуйста, бери, сколько унесешь. Не надо бороться с собой и себя же ради себя ломать. Ад может накормить до отвала лишь одну сторону тебя — зверски жадную тень. Зато уважаемой, достойной части тебя ему предложить нечего. — Ангел луны цокает языком, как бы сочувствуя бедности адского ассортимента соблазнов. — Ну что он тебе даст, останься ты Священной Шлюхой? Фан-клуб в виде секты сатанистов? А здесь твоим фан-клубом станут все христиане мира. Что тебя ждет с паствой дьявола? Дурацкие игры с огнем на Бельтейн, Самайн и Йоль, да переперченная жратва на Имболк. Христианские обряды куда масштабнее. И не надо больше прятаться, огрызаться, страдать от осуждения людского. Ты — понтифик, твои дела — пример для подражания, твое слово — закон для верующих! Разве это не возбуждает? — игриво подмигивает мнимому Иоанну госсекретарь Святого Престола.

— Мы уже давно выяснили, что меня возбуждает, — бурчит Катя.

— И сильные мужские руки мы тебе тоже предоставим! — пылко, точно страховой агент клиенту, клянется Уриил. — Узнав, что ты женщина, вся папская курия к тебе эти самые руки потянет, знай выбирай подходящие. В твоем… — тут ангел оглядывает Катин живот, на котором папская стола лежит абсолютно плоско. Пока. — …положении, Катенька, больше не нужно стыдиться того, что в постели ты снизу, а по жизни… Впрочем, по жизни ты тоже снизу. По старой женской привычке. Но ведь это легко изменить, твое святейшество. Реши, чего хочет твой внутренний зверь, а чего — Супер-Эго. Оно ведь также имеет право на прихоти, на амбиции, на разгул. Одно твое слово — и Ватикан утонет в разврате. Или запылают костры очищения, а уж топливо для них найдется. Одно. Твое. Слово. И мы с камерленго все устроим. Кстати! Знакомься, твой камерленго.

Легко (а как же иначе — с куклами все легко, усмехается про себя Катерина) Цапфуэль разворачивает папессу навстречу идущему по коридору человеку.

И у Кати перехватывает дыхание — надолго. К ней в кардинальской сутане приближается Тайгерм. Мореход. Денница.

Бывшая Саграда стремится к своему князю всем телом, всем существом своим, ожидая, что сейчас широкие знакомые ладони обхватят ее лицо — и пропадет чертов Ватикан с его кровавыми призраками и златотканными одеждами поверх грязного белья.