-  Господь покарал святотатца, даровав ему в сыновья тебя, - вздохнул узник.

    Генрих Боклерк расхохотался и вернулся к столу.

    -  Никогда еще не слышал столь изысканной лести. Что ж, благодарю тебя. Однако с чего вдруг ты именуешь моего покойного батюшку святотатцем? Разве он, а не ваш данский прихлебатель Гарольд, нарушил клятву, принесенную в Нормандии на многих весьма почитаемых святынях?

    -  Коварство отца твоего подобно коварству Далилы, остригшей волосы Самсона. Не он ли силой оружия принудил короля Гарольда принести клятву на алтаре, в котором были спрятаны эти самые пресловутые святыни?

    -  Молчи, богохульник! Ты именуешь пресловутыми святынями величайшие сокровища христианского мира!

    -  Ни один епископ, ни один аббат, да что там, ни один приходский священник на острове не признал этой клятвы.

    -  Наглец! Да как ты смеешь говорить такую ересь? Ведь сам Папа Римский признал святость этой клятвы и благословил поход моего отца.

    -  Так и воры на ярмарке кричат, поддерживая друг друга.

    -  Ты что же, несчастный, именуешь вором святейшего Папу?

    -  Нашей благочестивой церкви нет дела до гнезда разврата и симонии, в которое превратился двор римского епископа. Теперь же, когда ваши Папы множатся, словно черви из грязи, кто в здравом уме поверит в их святость?

    -  Джон Сокс! - Генрих Боклерк помрачнел. - Ты негодяй. Я обещал пощадить тебя за прямую измену и злоумышления против королевской власти, но ты восстаешь против христианской веры, а за такое преступление не может быть снисхождения. Я велю казнить тебя. Разорвать конями. Немедля, на городской площади.

    -  Мне все едино. Когда б меня это пугало, я уже давно бы расстался с жизнью. Но я пришел сказать тебе - ты сухое дерево, Генрих Боклерк. Твои ростки бесплодны. Ты скоро умрешь, мне это ведомо доподлинно. И с твоей смертью пресечется род ублюдка на моей земле. А ты будешь умирать мучительно, куда мучительнее, чем я сейчас. И будешь сознавать, что ничего не можешь сделать, ибо род твой проклят. Я все сказал. Где там твои кони?

    Король заметно побледнел.

    -  Говори, что ты знаешь?

    Барон Сокс молчал.

    -  Слышишь, говори! Говори не медля!

    Пленник закрыл глаза, точно впадая в дремоту.

    -  Нет, не спи, отвечай! - Генрих тряхнул его за плечо. - Отвечай, что тебе известно?

    На губах мятежника появилась торжествующая усмешка.

    -  Увести!

    -  Прикажете объявить о казни? - смиренно поинтересовался Фитц-Алан.

    -  Какая еще казнь? - взорвался монарх. - Вы что, сговорились сегодня донимать меня своей глупостью? В подземелье его. И запомни, мой дорогой Фитц-Алан, он должен жить и мучиться, покуда не скажет все, что ему известно. И где, где, черт побери, Матильда? Я уже давно велел ей быть здесь!

    * * *

    Было у старика Танкреда двенадцать сыновей. И жили они в Нормандии и звались д’Отвилли. Во времена правления герцога Нормандского Робера, с нежностью прозванного своими поданными Дьяволом, сыновья доблестного рыцаря Танкреда мелкими группами начали перебираться в теплые края, туда, где климат лучше и платят больше.