— Ты станешь пить свежее, настоящее молоко прямо из бутылки. И больше не будет никаких консервных банок с порошком и растворимой сои, — сказала я.

И Амака рассмеялась тем самым открытым смехом, который показывал щербинку между ее зубами.

— А ты смешная.

Я никогда в жизни не слышала ничего подобного. Размышления об этом я решила оставить на потом, но главное то, что я смогла ее рассмешить. У меня получилось.

И тогда пошел ливень, он рухнул на землю сплошной стеной, сквозь которую не было видно даже гаража на другом конце двора. Небо и землю объединила мерцающая, двигающаяся пелена цвета жидкого серебра. Мы бросились домой, на террасу, чтобы достать ведра и подставить их под дождь, и смотрели, как быстро они заполняются. Все дети высыпали во двор в одних шортах, они радовались, кружась и танцуя под чистым дождем, в котором не было пыли, оставляющей на одежде коричневые разводы. Ливень прекратился так же резко, как и начался, и солнце снова вышло из-за облаков, словно зевая после кратковременного сна. Ведра были полны, мы вытащили из них попавшие со струями воды листья и веточки и занесли в дом.

Когда мы вернулись на террасу, я увидела, как во двор въезжает машина отца Амади. Обиора увидел это тоже и со смехом спросил:

— Мне кажется, или святой отец приезжает к нам чаще, когда здесь Камбили?

Он и Амака все еще смеялись, когда отец Амади преодолел несколько ступеней, ведущих на террасу.

— Я знаю, что Амака говорила обо мне секунду назад, — сказал он, подхватывая Чиму на руки. Отец Амади стоял спиной к заходящему солнцу, которое было красным, словно от стеснения, и в этом свете его кожа сияла.

Я наблюдала, как льнет к нему Чима, как светятся глаза Обиоры и Амаки, когда они смотрят на него. Амака расспрашивала его про миссионерскую работу в Германии, но я не поняла большей части того, что она говорила. Я и не слушала. Меня переполняло столько разных чувств, что у меня все сжималось и скручивалось в животе.

— Ты когда-нибудь видела, чтобы Камбили драконила меня так, как ты? — спросил Амаку отец Амади. Он смотрел на меня, и я понимала, что он сказал это, чтобы вовлечь меня в их разговор, чтобы привлечь мое внимание.

— Белые миссионеры привезли нам своего Бога, — говорила Амака. — Который имел кожу того же цвета, что и у них, понимал их молитвы на их языке, был понятен им и совместим с их ценностями. А теперь, когда нам приходится везти им их же собственного бога, может, нам стоит кое-что отредактировать?

Отец Амади усмехнулся и ответил:

— В основном мы ездим в Европу и Америку, где церковь постоянно теряет священников. Поэтому, к сожалению, мы не найдем там туземцев, которых требуется умиротворять.

— Отец Амади, будьте серьезны! — рассмеялась Амака.

— Только если ты попытаешься быть такой, как Камбили, и не будешь мне так докучать.

Зазвонил телефон, и перед тем как пойти в квартиру, Амака скорчила рожицу. Отец Амади сел рядом со мной.

— Ты выглядишь обеспокоенной, — сказал он. Я не успела ответить, как он протянул руку, шлепнул меня по голени и, раскрыв ладонь, показал мне раздавленного окровавленного комара. Оказывается, он сложил ладонь лодочкой, чтобы, не причинив мне боли, убить кусачее насекомое. — А он выглядел таким счастливым, питаясь тобой, — отец Амади весело улыбнулся.

— Спасибо, отец.

Он снова протянул руку и пальцем стер кровавое пятно с ноги. Палец показался таким теплым и живым! Я не заметила, как ушли мои кузены, и на террасе стало так тихо, что было слышно, как стекают капли с листьев деревьев.

— Расскажи, о чем ты думаешь, — попросил он.

— Это не важно.